В семи километрах от западного берега Байкала, против улуса Хурай - Нур, что на левом берегу реки Анга, устремилась ввысь розовато - белая, как фламинго, гора Сахюртэ.
Сохраненные временем её наскальные рисунки изображают охоту на маралов и коз с собаками; поодаль скользят на лыжах охотники, вооруженные луками. С левой стороны скалы высечены фигуры борющихся с медведем людей, лошади и кулан (джегетай).
У южного склона Сахюртэ, на высоченной плите из розового мрамора древний художник тоже высек фигуры разнообразных зверей.
За много тысячелетий до нашей эры к берегам Байкала тяготели тунгусские племена и скотоводы монгольских степей, солнцепоклонники бронзового века и кочевья гуннов, владевшие рунической письменностью курыканы и загадочные баргуты, по имени которых и назван нынешний Баргузин. Это о нем, Баргузине, известный писатель монгольского средневековья Рашид Эддин писал, что у его вершин можно видеть не только самые сильные грозы, но и огнедышащего дракона, падающего с неба на землю.
Свободные кочевья баргутов по берегам Ангары, Лены и Селенги ещё застали русские пионеры-землепроходцы, проникшие в конце первой половины XVII века в Прибайкалье на пути своего великого движения на восток, навстречу солнцу…
Туда же и наш путь. Под крылом лайнера восемь тысяч метров. Уже далеко - далеко остались Москва, Урал…Справа и слева, там и сям слышна не русская речь: говор английский, немецкий…Напористый "ганс" требует от стюардессы повторить порцию водки под красную икру. Яркое солнце заливает салон. Шуршат жалюзи. "Борт" снижается и ныряет под облачность. Жиденькая и прозрачная, как седые волосы старца, белоперая дымка хоть немного спасает утомленные глаза пилотов от слепящих лучей.
Тайга…Сверху она и впрямь похожа на море. Глядишь в окоём, а края всё нет и нет.
- Ёкси, какси, кольме, нельме, - считает вслух уткнувшийся лбом в иллюминатор, сухопарый финн. Это лоси, или олени мелькают точками меж стволов обомшелых сосен. У копытных теперь гон - пора свадеб. Финн, наверное, охотник: так истово расплющил нос о стекло…Меня тоже тянет последовать его примеру, но милая дама бальзаковского возраста покойно дремлет рядом, и я не решаюсь потревожить ее сон. Все эти люди туристы. Скоро Иркутск. Мы летим к моему другу.
- Мне в детстве казалось, - замечает он, - что я видел Байкал задолго до своего рождения, потому, что когда меня, чуть научившегося слагать слова, отец привез на крутой утес и, молча подняв над далью навстречу жесткому "баргузину", показал кипевшее море, - я сразу узнал его. Колючий ветер впился в меня, силясь вырвать из рук отца и, закружив, как песчинку, навсегда унести за дикие горные кряжи. Потом в моей жизни было много разных географических точек и уголков земли: элитных и бросовых, клокочущих жизнью и давно умерших. И скажу: Байкал в "короне Природы" - украшение первой величины.
Наверно, это правда. Он становится меккой туристического паломничества. Чтобы представить его геологическую древность - лучше зажмуриться. Воды такой чистоты и прозрачности нет больше нигде. Я верю моему другу, когда он говорит: бросишь монетку "хозяину Байкала", с тайным желанием возвратиться сюда вновь, так она с полчаса поблескивает и играет, опускаясь в пучину.

Иван Касаткин