- Провались пропадом эти кабаны: не охотился раньше, а теперь и подавно не буду, - подвел итог своей первой кабаньей вылазке мой приятель Саня Козачок.
Да, да это я вытащил его, убежденного утятника, на мероприятие столь же опасное, как и езда на автомобиле для человека, впервой севшего за руль.
Не-ет, робким или трусоватым его не назовешь. Как-никак, в ВДВ служил…
Просто птички, вода, рыбалка нравились ему куда больше любой зверовой охоты.
Ну, а я, при всей своей "всеядности", с нетерпением ждал смены охотничьего сезона, когда пернатая дичь подалась в теплые края, а зверье уже поднагуляло кондиции и нам оставалось только сыскать его в потаенных местах.
Зима в тот год была стылая и многоснежная. Но, не смотря на крутые погоды, мы собрались в Сумскую область поохотиться на кабанов. В ту пору они водились там во множестве. По крутоярам, обширным болотам и соснякам немало торных троп понаделали их стада.
Охота предстояла комплексная: кабан, косуля и пушной зверь. Такие охоты, в целом, сулят успех, но проводить их бывает не просто - того и гляди, основного зверя подшумят.
К выезду мороз ослаб, выдохся и радостно заискрился припорошенный инеем лес, кустарники, поля. Улестила погода. И все ж, ходить заснеженными ярами - не Крещатиком дефилировать. Сделав два утомительных и пустых загона, согласились с лесником Порфирьичем, что залегает нынче кабан в кущах сухих торфяных болот. Брать зверя на таких пространствах, по нескольку километров в поперечнике - тяжко до жути. Выручали там дренажные канавы, вдоль которых имелась возможность "затянуть фланги", а загонщикам не свалиться с направления гона.
При подъезде к торфяникам мы обнаружили свежую входную тропу. Мелочи, как показывали следы: подсвинков и сеголетков в стаде, почитай, что и не было.
В большинстве, зверь крупный, трех-пяти лет. Собаки Гриши- "бороды", лайки Белка и Вьюга, заволновались, тыкаясь носами в кабаньи следы.
Санек получил в загоне место по левую от Григория руку. Одет он был в белый армейский полушубок и легкие валенки. Это была удобная одежда, чтобы ломиться в гущару болотных дебрей. А состояла она из очерета, камыша, густых ивовых кустарников, перемешанных с шиповником, орешником, осинами и березками.
Взялись загонщики дружно, подбадривая себя "гопаньем", "аканьем" и, подчас, литературно трудно переводимыми, но всем охотникам очень понятными, покриками.
Санек, сперва, продирался с трудом. Все-то за него цеплялось и придерживало.
Голову подымет - иней в лицо, опустит - взашей сыпанет. Взопрел, а тут - глядь: траншея в снегу. Ею-то, смекает, как удобнее идти. Без колебаний и пошел. А метров с сотню повела она в самую чащу, нырнула под полог кустов и постепенно превратилась в настоящий тоннель. Сверху макушки зарослей, сплетаясь, образовывали нечто похожее на крышу. С боков - нерукотворный плетень. Чтобы шагать этим сооружением, надо было наклоняться вперед, отчего глаза все время пялились вниз, а не глядели вперед. Несколько раз он терял шапку, будто затаившийся леший хулигански сдирал ее своими закорюками. Местами не было иного выхода, как становиться на четвереньки и по-звериному преодолевать заломы. Голосов загонщиков в этом "подземелье" Сашка уже и не различал. Слыхал, будто, собаки затявкали, выстрел был, но все как-то разом пропало, сникло. Ему, чтоб не оконфузиться перед серьезными охотниками, ничего иного не оставалось, как наобум Лазаря, матерясь и чертыхаясь, ползти, невесть, куда ведущей, тропою. Так он и тащился, даже покрикивал, временами. Тоннель, вскоре, будто, расширился и Санька подумал, что выбирается уже на свет божий, как в десятке шагов от себя разглядел в панике метущихся с лежки кабанов: один больше другого. Он приволокся прямехонько в их кубло. Сооруженное по всем канонам кабаньего строительного мастерства, оно имело сухую камышовую подстилку, окружено густым очеретом с боков и сверху, словно кунье гайно. Само кубло Санек рассмотрел не сразу; не до того было, чтобы восхищаться кабаньим жилищем. Разбуженные и испуганные его неожиданным появлением звери, фумкая и толкаясь, искали выход, который охотник собою и заблокировал. Кроме тропы деваться им было некуда. Стоило первому рвануться по ней, как следом понеслись и остальные. Когда Санька увидел, как громадный секач накатывается на него, страх и ужас сковали все его тело. Стрелять в "трубе" было немыслимо. Шарахнуться в сторону - тоже. В отчаянье он закричал, как ему казалось, в разрыв легких. И опрокинулся навзничь, закрыв глаза. Кабаны цугом с уханьем перелетали через распростертое его тело, даже не задевая копытом, словно и не человек лежал на их пути, не лютый враг, пришедший забрать жизнь кого-нибудь из них, а так, сухое бревно. Только треск и топот поплыл по тоннелю. Стадо вырвалось на свободу, и перло поперек загона. Кабаны ныряли в сугробы и, вылетая из них, поднимали фонтаны снежной пыли. Гриша, заслышав могучий ход стада, понял, что кабаны уходят из загона, и бросился вперехват. Мало-то и не хватило. Но все ж таки последнему секачу успел положить пулю под хребет. Остальные ушли не стрелянные. Сиганули через канал и растворились в просторах болот. На номерах еще взяли очаровательную огневку.
Умаявшись с кабаном, охотники уже перекусывали "на крови", а Саньки все не было. Он появился на просеке много позже. Его лицо было мертвенно-бледным и, словно мумия, без признаков жизни, как если бы колдовскою силой ее подняли от вековой немоты и забвения и она, гонимая чужой волей, тихо брела, взирая пустыми глазницами на давно-давно покинутый ею мир. Ничего не объясняя, "мумия" промычала что-то невразумительное и пальцем показала на стакан. Более чем убедительный жест поняли все. Но и выпив залпом, он качал головою без слов. Еще и теперь румянец не растекался по его щекам, оповещая о возвращении укрывшегося в пятках духа.
Расшевелили бедолагу к исходу дня, когда в последнем загоне он положил козла, а затем и крестовку. Сработала антишоковая терапия. Ступор сняло, и Санек заговорил…
Для человека с воображением, утомленного перепетиями охотничьего дня нет, пожалуй, ничего более приятного, как удобно расположившись в жарко натопленной избушке, прихлебывая чай, слушать бесконечные рассказы о лесе, зверье и, конечно, об охоте и охотниках. И несть числа историям и байкам: веселым и грустным, мудрым и пустым, но так или иначе, рождающим удивительные образы в головах слушателей. Сколько же их слышали стены избушек? А сколько самих избушек? Куда там сказкам "Тысяча и одна ночь"…
Сашкин рассказ ни у кого улыбок не вызвал. Только головами качали.
- Да тут бы любой струхнул, Сань, - а ты правильно сделал, что упал, иначе было бы по другому, - заключил таежник Гриша - "борода". - Охоту эту долго помнить будешь. Потом все за хохму сойдет…
Сошло, как и вещал Гриша. Под вечер понедельника позвонил мне Санек и настоятельно просил заглянуть.
Дверь отворил не сам хозяин. С порога жена его Ольга ошарашила вопросом:
- Что это вы с моим Саней сделали? Бедный, так наляканый, бачишь, що сталося? Вон, лежит, - и проводила в комнату.
Моим глазам явилась картина не менее удивительная, чем давешнее Санькино приключение. Он возлежал на диване, а на пирамиде подушек покоилась его правая нога, в гипсе. Приставленный журнальный столик был накрыт легкими закусками. Стояли две рюмки и откупоренная бутылка "рябины на коньяке". Глуповато улыбаясь и хихикая, хозяин предложил присесть. Ольга добавила еще рюмку и всем налила. Видя мое замешательство, Саня произнес:
- За охоту! Будьмо!..
- Вот, вот, пусть расскажет, охотничек, - усмехнулась теперь и Ольга.
Я еще ничего не понимал. Но лежащая рядом со мной загипсованная нога взывала к участливости и вежливому вопросу:
- Что случилось, Сань? Что с ногой, на работе?
- Да он на работе и не был после охоты. Его только в травмпункт и обратно возили. Так что травма не производственная, а охотничье - бытовая, выпалила Ольга и расхохоталась.
- Причём здесь, охота, когда он домой прибыл, жив и здоров. Бревно ему на ногу не падало, и кабан не ломал...
- В кабане-то все и дело, - еще более запутывала ситуацию Санькина "половина". - Расскажи, Шурик, расскажи…
- Давай еще по единой, а тогда…да ты сама начни, призвал Саня на подмогу жену.
Мы выпили. "Рябина на коньяке" растеклась теплом и умиротворенностью.
- Эх, мать честная, - прорвало Саньку. - Гриша, как ворона, накаркал. Помнишь, сказал, что охоту эту долго вспоминать буду? Так и есть, буду!..
- Помылся он после охоты, поужинал и сразу уснул, - начала рассказывать Ольга. - Я прибрала его монатки, вынесла на балкон лису, кабанятину с козлятиной обработала, легла - поздно уже было, после полуночи. Вдруг часа в два Шурик страшно закричал. У меня чуть сердце не захолонуло. Что-то: - "Кабан…а-а-а, пошел прочь, прочь!" - Потом удар и снова крик. Он тут на диване и спал. Ворвалась я в комнату. Сидит мой Шурик на диване, за ногу держится и стонет. Я к нему, - что случилось, - спрашиваю. - Ты чего кричал? - А он ноет и приговаривает: - "Ах, ты ж, мать твою, кабанье рыло!"… - Хочу взять ступню посмотреть - орет, больно ему. И без рентгена вижу - перелом. - Как же так, - спрашиваю, - Сань?
- А дальше так, - оживился Санек. - Снится мне охота и тот проклятущий тоннель. И, будто, как упал я, налетает на меня самый большой секач. Весь взъерошенный, страшный, с пеной на клыках. Приснится же, чудище! Я - орать. А он мою ногу рвет. Пытаюсь отогнать - нет, пуще звереет. Тогда я и размахнулся, по рылу его съездить. А вот оно, рыло, - показал Саня на стену комнаты.
- Скорую я вызвала, а что врачам сказать - ума не приложу, - продолжила
Ольга. Так он сам поведал. - "Сон, - говорит,- приснился, кошмарный, вот я и… саданул ногой в стенку".
- Врач глаза вытаращил, на напарника смотрит и тихонько так спрашивает: - "Что, сам, в стенку?" - И опять: зырк, зырк - переглядываются. Ну, вроде как, не с мухами ли в голове парень? Повезли. Сделали рентген. Убедились - перелом. Гипсуют, а врач и спроси: - "А снилось-то что, раз так отчаянно врезал?". Шурик отвечает: - "Кабан ногу грыз, так я его по рылу…с размаху!.."
-Надо было видеть, что было. Доктор от хохота зеленый стал. Ему самому нашатырь давали. Сестра инструмент уронила. Врач пришел в себя и к Сане: - "Все видел, но чтоб так, по - мазохистски, себе конечности ломали - никогда. Уникальный вы пациент. Это ж как охоту любить надо!? Вас навроде Шарикова студентам показывать следует"…- Потом домой доставили: "Лежи, - говорят, - охотник! - А вы, хозяйка, диван от стенки отодвиньте, не ровен час, ему медведь привидится. Нога-то, ладно, склеим, а вот дом дорого стоит".
Потрясенный завершением нашей охоты, я, как и ранее Санька, какое-то время молчал. Потом дернулся раз - другой и… "зарыдал", обливаясь слезами, еще, может быть, пуще, чем лечивший его доктор. Разве выравнивали меня не нашатырем, а "рябиной на коньяке"…
С этой охоты Санёк в угодьях не хулиганил. Вот, что значит кабаны! Серьезные звери - враз мужика перевоспитали. Но охоту он любил, как и прежде. Только отношение к ней стало иным, правильным. Что касается другой его страсти, об этом сказать ничего не могу.

Иван Касаткин