К утру дорогу расчистили, но и теперь езда
была - мученье. Петр Карпыч, начальник СМУ-2, тревожился и
ерзал. Шофер Сеня Дорош то и дело притормаживал - машину водило.
Вторые сутки они пробивались к затерявшемуся в проселках строительному
участку. А снег всё валил и валил…
Кроме них в будке машины на ворохе пакли кемарил слесарь Васька
Чернокал, можно сказать, новичок в бригаде монтажников. Первая
его вахта.
- Эт-т, наградил господь фамилией! - ухмыльнулся в усы Карпыч,-
жена - поди, свою сохранила…Чего только, хрен их дери,- не
удумают…
Но, как ни странно, такая неблагозвучность фамилии самого
Ваську совершенно не смущала, отчего, наверное, над ним мало
кто и подтрунивал.
Сейчас он орал и ужасный его вопль, грохот металла, глухие
удары и храп, доносившиеся из кунга, быстро рассеяли охватившее
Петра Карпыча благодушее - такого "Сивку" уходил.
- Стой! - гаркнул начальник водителю.
ЗиЛ ткнулся в придорожный сугроб и, разок, дернувшись, замер.
Петр Карпыч
спрыгнув с подножки, забарахтался в снегу, загребая его огромными,
словно распашные весла, ручищами. Выбравшись из рыхлого отвала,
он уже собирался рвануть дверцу будки, как взгляд его вперился
в яркие, словно поздние ягоды калины, отметины. Горячие капли
крови, тяжко отрываясь от днища машины, прожигали снег. Алое
пятно на белом полотне дороги быстро расплывалось.
- Мать честная,- пробормотал заслуженный строитель, и на секунду
представив себя снимаемым с должности, метнулся назад к кабине.
Заканчивался декабрь, а Петр Карпыч за весь сезон так и не
выбрался на свою любимую кабанью охоту: подводили смежники,
не складывалось со сроками, морочило голову руководство треста
и, как бывает в подобных случаях, утешением становились воспоминания
об охотах прошедших. Вот и теперь, утомленный однообразием
белой завеси, размечтался, что может быть, что еще одни выходные
до закрытия, что есть неиспользованная лицензия, что…
- Карпыч, кабаны-ы…- Водитель успел остановиться и тыкал пальцем
в лобовое стекло.
Совсем рядом, не дальше тридцати шагов, дорогу переходило
приличное, голов в десять, стадо.
- А - а - а,- только и промычал он в ответ от неожиданности.
Кабаны были крупные, будто откалиброванные. Сеголетков и подсвинков,
видать, уже подобрали. Есть кому. Зима - то, какая, снежистая,
не выжить мелочи.
Головной шла настоящая великанша - свинья. Она уже проломила
придорожный занос и буравила доходивший до лопаток сугроб
откоса. Следом в проделанный ею туннель ныряли члены семейства.
Черные, с задранными от ощущения опасности хвостами, звери,
тем не менее, без суеты, трусцой перебегали дорогу и на обочине
почти все без исключения разворачивали свои рыла в сторону
застывшей громады, затем ухали и пускались пробитой брешью.
Но и на поле снега улеглись глубокие, отчего из кабины черные
их туши казались плывущими в белой кипени. Свинья остановилась
и вполоборота смотрела за спину, словно подсчитывала своих
откормышей, как делает это, к примеру, утка, переводящая утят
с одного водоема к другому. И только когда последний кабан
соскользнул от придорожи, она продолжила путь к видневшемуся
вдали чернолесью.
Сердце давнего кабанятника трепетало и сжималось при виде
уходящего стада. Азарт всполыхнулся нестерпимым жаром. Петр
Карпыч зарычал от осознания бессилия и невозможности обрезать
нахальное зверье, а обложив где-нибудь в крепком очерете,
набросить злобных к длиннорылому племени, лаек. Такую охоту
он понимал, предпочитая всем остальным, и кабанов чувствовал
не хуже собак. Они были единственными дикими животными, жалости
к которым Петр Карпыч не испытывал. Исключением служили самки
и "правило огорода" он соблюдал.
С яростью пустил кабанятник вслед стаду долгий пронзительный
сигнал, словно предупреждал, что еще встретит их на болотных
тропах, а там уж…
Кабаны, испуганные резким звуком, подхватились. Теперь они
казались бывшему моряку, ныряющими в пенившемся море дельфинами:
ухнутся в снег и через секунду взрывается белое безмолвие
фонтаном снежной пыли. Петр Карпыч и водитель, быть может,
еще долго наблюдали бы за "кабанами - дельфинами",
только слева будто сама - собою явилась новая тень: у обочины
стоял секач и тупо разглядывал машину. Был он почти рядом,
вполовину ближе миновавших трассу сородичей. Стерпеть такое
Петр Карпыч не мог. Чуть стронулся вепрь с места - схватил
лежавший под ногами ломик и бросился вдогонку за зверем.
Понимая совершеннейшее безрассудство затеи, водитель хотел
остановить его, но не осмелился,- уж больно свирепым показался
начальник. Оставаться безучастным и сиднем сидеть в кабине,
когда он вознамерился схватиться врукопашную с секачем, тоже
было не с руки, но и что делать растерявшийся Сеня не знал.
На его звонок из будки высунулась недовольная рожа Чернокала
и вдвоем, остолбеневшие, молодые сильные мужики с раскрытыми
ртами взирали на ристалище времен Ивана Грозного. Петр Карпыч
и сам не ответил бы, почему он помчался за зверюгой. Это же
какой неудержимости должна быть охотничья страсть? И Петр
Карпыч, пребывая в полной ее власти, без оглядки чесал кабаньей
тропою, ходко настигая вепря. А тот, к слову сказать, не поторапливался,
будто завлекал его на чистину, понимая в ней свое преимущество.
В меру ружейного выстрела от большака, секач шустро повернул
в пяту и, щелкнув клыками, замер.
Совсем скоро человек и зверь оказались один против другого
на расстоянии хорошего плевка, но если кабан стоял, изготовившись
к атаке, то Карпыч никак не ожидал случившейся перемены.
Он примерялся, вот - вот, настигнув зверя, со всего маху обрушить
на его крестец поперечный удар, от которого, при весе железяки
в семь килограмм, позвоночник не выдержит и кабан "сядет".
Теперь Карпыч и кабан пристально следили за каждым движением
противной стороны. Зверь защищал себя и в силу инстинкта преграждал
путь к успевшему скрыться стаду. А Карпыч?.. Конечно, он мог,
выждав какое - то время, и оценив опасность ситуации, остыть
и ретироваться, предоставив секачу и дальше следовать по своим
кабаньим делам. Тогда это был бы не Карпыч, которого знали
охотники. Порыв его сменился хладнокровием и вернувшимся самообладанием.
Левой рукой он медленно и осторожно, чтоб дать телу волю движений,
расстегнул кожушок, потом также плавно обеими руками приподнял
над головой ломик и в ожидании кабаньего броска до хруста
в пальцах сжал его.
- Долго ждать не станет,- подумал Петр Карпыч,- или уйдет,
или кинется. Не поскользнуться бы…
Без того узкие, на крови, глазки кабана спрятались под густой
нависающей щетиной, и что-либо прочесть по ним Петру Карпычу
не удалось. Зверь выжидал.
Снег усилился, пошел хлопьями и контуры кабана сразу размылись.
Он стал как бы дальше и менее опасным. На самом деле его злобности
ничуть не убавилось.
Петр Карпыч шевельнул затекшими, будто приваренными к лому,
пальцами, а левой ногой тихонько притоптывал сбоку от тропы
снег.
Зловещую тишину противостояния нарушил секач. С шумом вдохнув
и фыркнув, зверь показал Карпычу зад и затрюхал к лесу, предлагая
миром разойтись. Однако, уверенный в надежности лома, тот
и не подумал об отступлении, пустившись следом. Чувствуя приближение,
секач сразу, с разворота, бросился на человека. Но и Карпычу
хватило мгновений, чтоб успеть уклониться от его клыков. С
удивительной легкостью он соскочил с тропы в сугроб и навстречь
кабану обрушил хозяйственный инструмент, ставший в его руках
оружием не менее опасным, чем дубина неандертальца. Страшенный
удар бывшего загребного призовой шлюпки пришелся в межглазье
свирепого зверя, от которого череп кого другого раскололся
бы ореховой скорлупой, но тут лом со звоном отскочил, будто
били не по живому, а по стылому дубовому пню. И все же кабан
был в тяжелом нокдауне. Пропахав рылом глубокую борозду, зверюга
на подогнутых коленях двигался по инерции еще несколько метров,
прежде чем впал в беспамятство. От удара лом погнулся и Карпыч,
удивленно качнув головой, стал приближаться к поверженному
вепрю. Но оглушенный, он уже приходил в себя. Пошатываясь,
встал на ноги, помотал рылом, и, разбрызгивая сочащуюся из
разрубленной раны и ноздрей кровь, снова попытался познакомить
двуногого врага с качеством своих клыков. И опять Петр Карпыч
удачно перекрестил его ломом.
Так повторялось несколько раз. После очередного удара кабан
поднимался и как стоический боец ринга вновь кидался в бой.
Всякий раз, опрокидывая зверя в снег, Петр Карпыч охал, будто
вгонял тяжеленный колун в пересохшую и неимоверно крепкую
корчу. Кожа на кабаньем рыле была изрублена и лоскутья ее
отвратительно мотались, временами оголяя черепную кость. Залитое
кровью место жуткой схватки производило впечатление настоящего
побоища, а ослепительная чистота свежевыпавшего снега только
усиливала это впечатление.
В одном из последних выпадов удалось-таки, и секачу добраться
до живой плоти Карпыча. Кабан, в очередной раз, принимая лом,
мотнул рылом в его сторону, а затем бросил клыки вверх. На
правый клык и опустилась рука "первобытнонынешнего"
охотника. Острый, словно ятаган янычара, он пронзил широкую
ладонь Петра Карпыча и разорвал ее мало не надвое. Выбитый
ударом лом юркнул и затаился в рыхлой пороше, не желая больше
подставлять под кабанье рыло свои уже изрядно намятые бока.
Оказавшись безоружным, Петр Карпыч, не обращая внимания на
хлынувшую из ладони кровь, в два прыжка подлетел к месту падения
лома и шарил в снегу, силясь отыскать и почувствовать холодную
тяжесть металла. На счастье кабан не шевелился, а клык зверя
совсем чуть-чуть не зацепил вену.
К кровавой утолоке Чернокал и Сеня подходили с опаской, а
их начальник уже подшумливал, посылая водителя за аптечкой.
Залив рану йодом, и истратив весь наличный бинт, Петр Карпыч,
еще возбужденный битвой со зверем, негромко сказал:
- О це охота!.. Такого ще не було…- и обойдя кабана вокруг,
добавил: "Самооборона!"
Васька и Сеня, восхищенно взирая на начальника, немедленно
согласились:
- Против лома не попрешь! Видать не знал кнур…
Тащили кабана к машине тяжко, дважды катясь с откоса. Ноги
скользили, и упереться было не во что. Еще проваландались,
пока затолкали кабана в кунг. С одной - то рукой не шибко
и Карпыч мог подсобить.
Воротился Петр Карпыч с ломом и, приоткрыв дверь будки, ахнул.
Прежде совсем мертвый, но теперь живой, кабан метался по кузову
"ремЗиЛа", ища выхода. Вдавившись в подволок среди
талей и переносок висел в невероятной позе гамадрила побелевший
Чернокал. Ему, впервые видевшему настоящего дикого вепря,
на его глазах умерщвленного Карпычем, а теперь вдруг воскресшего,
знакомство тет-а-тет в закрытой будке не сулило ничего хорошего.
Когда эта окровавленная куча мяса фукнула и стала приподыматься,
Васька подумал, что машину добряче подбросило на ухабе. В
следующий миг он осознал, что дорога ровная, а ноги его, опиравшиеся
на кабанью тушу, задираются вверх.
Кабан с нарушенной примочками Карпыча функцией мозга спотыкался,
падал
и тыкался во все, что попадалось на пути. В состоянии шока
и агонии он мог нанести Чернокалу серьезные увечья и бедолага,
спасаясь, в прямом смысле, искал пятый угол. Зверь хрипел,
брызгал кровью и, задирая башку, таращился на Ваську. Этого
было достаточно, чтоб вызвать у него неконтролируемый ор.
Изловчась, Петр Карпыч принужден был применить инструмент
еще раз, уже последний.
Ваську от подволока пришлось отдирать, и он ни за что, не
согласился продолжать путь в обществе "оживающего"
вепря, которому, на всякий случай, связали ноги. В будке смердило:
то ли кабан озаботился, то ли Васькина фамилия напомнила о
себе.
Через неделю молва о Петровом поединке докатилась до областного
управления лесного хозяйства. К Карпычу явились гости. Не
на котлеты…
- Так ведь охоты не было. Не было ловушек, ружей, собак и
все такое…
- А что ж было?
- Самооборона, - не смутясь, ответил начальник СМУ. И рассказал…совсем
не выдуманную историю схватки с кабаном. Ну, может, только
кое-что местами переставил, а так…поверить можно.
Разве придет нормальному человеку в голову на кабана с ломом
охотиться?
С вилами, куда ни шло, но с ломом…
Да, и пораненная рука убедительно доказывала факт нападения
кабана.
Так и порешили: вынужденная самооборона. А лом тот, "охотничий",
я самолично видел, Карпыч показывал. Хранит его. Крутая, скажу,
вещь. Ей-ей не врет народ относительно достоинств этого предмета.
Иван Касаткин
|