Ох, и ели ж меня друзья, что я на охоту несессер беру и домой возвращаюсь, чисто выбрит, с ароматом хорошего парфюма.
- Не по-нашему это, не по-охотницки…традицию ломаешь, - возмущался Афанасий Захарыч. - Охотник к жене должон заросшим являться. Пахнуть лесом, костром, не то удумает бог знат чего. Попробуй опосля соберись…
- Ага, еще чесноком, водкой, табаком,- отбивался я от староукладцев.
Умучили. И одевался я не как они, и амуниция не такая и... одним словом - выдрючивался. Так незлобиво, но упорно боролись мы года три, когда я, сделавшись председателем охотколлектива, от всеобщей обороны перешел в решительное наступление.
Традицией там и не пахло - привычка, а она штука въедливая. Раньше, в чем на охоту ездили? Да что жизнь послала, то и одевали, ни мало не заботясь о внешности. Какой камуфляж! Его и в помине не было. Фуфайка, резиновые или кирзовые сапоги, картуз непонятного покроя - вот и весь гардероб. Никто охотникам специально ничего не шил. Тащили спецуху с производств. Когда соберутся до кучи - банда батьки Махно. Кто во что горазд.
Я же отправлялся на охоту в цивильной, ничем меня, не выделяющей одежке, и только на месте облачался в предназначенное для охоты. Не понимаю, почему, но многим это не нравилось.
-"Ты чего это, на прогулку собрался?" - спрашивали. А я недоумевал: разве охота не отдых? Конечно отдых, хоть и…работа. Тогда отчего же на нее непременно в фуфайке надо ехать. Во-первых, говорю, некрасиво, во-вторых, в лесу никакой маскировки. Хорошо, если у кого фуфайка эта цвета хаки, а то ведь и в синих, и в серых, и в черных ездили; в-третьих, гаишники тебя, пока с охоты
домой доберешься, раза три, минимум, остановят и все это под ветер, под ветер наровят…
Представьте себе, что при таком жизненном укладе появляюсь я пред очи наших охотников в специально пошитом для охоты костюме: в августе - в одном, по черной тропе - в другом, к первой пороше - в третьем. Эко, их забирало. А я еще шляпу с пером для полной убийственности.
- Конформист, - прищурился Суслов.
- Буржуинец, - подхватил Горошенко.
Эти два лиходея больше всех мне докучали. "Куманьки", если напару за кого возьмутся, вскорости до кондриков "защекочут". До чего ж языкатые были язвы…
- Что фуфайка? Охотник душою прекрасен,- восклицал Афанасий, с чем я согласился лишь отчасти, напомнив, что в нем должно быть прекрасно все.
Мало-помалу, мой охотничий стиль стал обретать поклонников. То один сладит себе что-то приличное, то другой спросит совета. Лишь "старички" упорно не желали менять стереотипов.
Сложилось так, что с первых же охот, как я влился в этот коллектив, охотничье счастье не покидало меня. Не обходилось ни одной охоты без фарта на моем номере. И зачастую я был единственным, кто брал лицензионного зверя.
Как-то после очередного кабана Володя Щербенко говорит:
- Знаешь, Иван, их больше всего твоя удачливость раздражает. Они себя непревзойденными охотниками считают, а тут - пшик выходит. Завидуют, вот и пустомелят. Сказал - будто в воду посмотрел.
Идет с номера промахнувшийся Афанасий и сходу:
- Ты, Иван, небось, в детстве говна много ел: что ни выстрел, то бэмц!..
- Вот те на, Захарыч! В нашем детстве всякое бывало, только к чему ты это?..
- Да к тому,- неожиданно ошарашил всех уважаемый, дотоле сдержанный и не примыкавший к куманькам Анатолий Николаевич Федорченко, - что и другим стрельнуть охота. А ты ж не пропустишь…
- Ну-у, братцы, коли плохо, что зверя взял, согласен все свои очередности номеров поменять на загон. Только в том ли дело?
- А в чем, в чем? - ершился Федорченко.
Тогда и я ему ежика:
- На номере тихо стоять надо, не курить и не пукать…Вы с вечера самогонкой заправитесь, сала с чесноком утрамбуете, так ваш выхлоп кабаны по всему лесу чуют, куда не станьте.
Задело это Федорченко. Второе поле без выстрела топал, ну и…раздосадовался.
- Не хочешь ли ты сказать, что они на твой одеколон стремятся, да на костюмчик поглазеть?..
Поерничали, посмеялись, да и забыли… до поры - до времени. И вот ведь как странно порой случается. Вскоре эти самые слова Анатолия Николаевича про одеколон и одежонку сделались ему самыми ненавистными, при первом же произношении вызывали приступы смеха и несомненные его переживания.
К исходу сезона зима так обснежилась, что следить кабанов по сугробам и заметям стало невыносимо томко. Но мы не сдавались, хоть загонки были убийственные. Упревали - в баню не ходи.
На завершающую охоту Анатолий Николаевич прибыл в обновке. Зацепило и его. Прикупил где-то, в те поры тоже очень дефицитный, зимний офицерский комплект: с воротником, стеганый ватный бушлат и такие же на помочах с высоким подъемом штаны. Ходил он в нем крендебобелем, довольный и улыбающийся. Да вот беда - в пятницу снова, в смысле чревоугодия, переусердствовал. Ко второму загону проняло так, что никакой моченьки терпеть дальше у мужика не осталось.
- Провались пропадом эти кабаны, - решил Федорченко и, укрывшись за ближайшей сосной, стал готовить посадочное место.
А гоньбу, коль начата, даже по такому неотложному случаю не остановишь.
Пыхтят мужики, гукают, барахтаются в снегу и хоть черепашьим шагом, но давят.
Да-а, а что ж Федорченко? Говорят, не поминай всуе ни бога, ни черта. В тот момент он, конечно, ни о чем таком не думал. Но ведь как брякнул, так и вышло.
Какое невезение!? Невезет - это когда. Ну, вобщем, все знают, что там говорят про мужа и жену. С Федорченко случилось еще позорнее.
Выползли загонщики, и поднялся гвалт: где и почему без стрельбы кабанье стадо умыкнуло?.. "Куманьки" - первые дознаватели, особенно если это не их касалось. Сыскали они - то самое место, где звери стрелковую линию пересекли и, матенька небесная, оказалась их тропа в тридцати метрах от Федорченковой точки.
- Не видел и не слышал, - отмахивался Федорченко.
- Как не видел? В лесу бело, а кабаны черные, - ахает Афанасий.
- Никола Суслов.
Пошло - поехало. Драконят Федорченко и в хвост, и в гриву. Бедолага аж типается, не зная, как и объяснить сей оборот. И тут пронырливый Суслов возьми да и загляни за Федорченко номер, чего это тропка к сосне тянется? А там…утолока.
- Эвон,- кричит,- каким макаром ты кабанов пропердел!..
На Федорченко лица нет: то побелеет, то красным возьмется, то в прозелень расцветет…
- Простите, мужики, приперло, ничего не видел, ей-богу, правда.
Весь остаток дня Федорченко провел в загоне, и никто не подал голос в его защиту. Такой ляп не скоро прощают.
Притащились мы в простывшую лесникову избушку пустые, умаявшиеся и голодные. Настроение натурально обгаженное, хуже некуда. С Федорченко никто не разговаривает, будто и нет его вовсе. Но что значит в морозном заснеженном лесу теплый угол, огонь в печи? Смотришь на пляшущее пламя, и вместе с парящей отсыревшей одеждой душа оттаивает.
Обогрелись охотники, оживились, стол собирают. Вдруг один ноздрями пошевелит, другой налево - направо покосится. Что-то не горазд в "Датском королевстве"…Вроде, как, попахивать стало. Да нет же, хорошо так пованивает и явно не парфюмом. Тянет человеческим духом…и все тут. Пошли по углам шарить: может лесник с пьяну поленился в поземку до ветру идти, да так и забыл?
Ничего не сыскав, подивились. Что за дела: не было, не было…и так прет!..
Однако и Федоров забеспокоился, но в отличие от других, молчит, и как-то все бочком, бочком…
Вваливается из сеней с охапкой дров Суслов. Ему со свежего воздуха атмосфера избушки пришлась особенно не по вкусу. А, надо сказать, нюх у него был звериный. Бывало, идем по лесу или болоту - вдруг станет и говорит: тихо, кабаны близко, запах чую. Вот, каким обонянием обладал. Только вошел - связку кидь, и к Федорченко обертается.
- Да ты никак обос…ся? Так тебя кабаны напугали, что медвежья болезнь хватила?! Ну и ну-у…Вон, вон..на " ненецкий унитаз"!..
Надо было видеть лица окружающих, чтобы понять их эмоции.
Вероятно, Федорченко и сам чувствовал неладное, но не видел и не понимал причины. Вытаращив глаза, он силился ответить на ужасное обвинение, но только мычал нечленораздельное:
- Нне, нне…
Потом прорвало.
- Нне мож-жет быть, - заорал не своим голосом далеко не малокалиберный мужик и кинулся из хаты.
С хлопком двери избушка содрогнулась, задергалась, законвульсировала, застонала.
Продолжение " Марлезонского балета" происходило на лоне природы. Федорченко в бушлате, сапогах и…кальсонах с яростью тер снегом вывернутые ватные штаны. Его исподнее носило все признаки неэстетичного вида. Словно он сидел на куче гнилых яблок. Морозный ветер обжигал чуть прикрытые белым ляжки и прачка поневоле то и дело подпрыгивал, гулко постукивая застывшими коленными чашечками. Он что-то бормотал, должно быть, силясь понять, как все это произошло. Ведь он действительно никого не видел, а, следовательно, и испугаться не мог.
- Чертовщина, безумие, - доносилось до хаты, где мужики, лежа вповалку, держались за животы и вытирали градом катившиеся слезы.
Лишних штанов ни у кого не нашлось, зато исподнего оказалась пара и, окликнув страдальца сменить испорченную вещь, все сошлись во мнении, что нижнюю часть Федорченкова ватного комплекта, хоть и обтертую снегом, все же лучше оставить вымораживаться на дворе.
В свитере и кальсонах Федорченко с новым, по случаю, прозвищем "Серко", напоминал индуса.
О-о-о, сколько было сказано в его адрес, сколько дано советов. Никто из нас в эти минуты не мог похвастаться таким вниманием к своей персоне. Но прежде чем разрешить "Серко" присесть к столу, "куманьки" решительно потребовали прибегнуть к ароматизации его самого и, по возможности, нашего жилища. Тут-то и признали весьма уместным наличие у меня несессера с туалетным набором.
- Не по заслугам, "Красную Москву" на тебя тратить, да уж ладно…фр-р…фр-р…- брызгал из флакона Суслов вокруг бедолаги. - На штаны сам посифонишь.
- Говоришь, не от кабанов дунул? Допускаю, - сменил его Афанасий. - А как же ты так сумел прицелиться, что между штанами и кальсонами угодил? Тут, небось, особая сноровка требуется.
"Серко" и сам удивлялся и всякое передумал, пока счищал свое художество. Не подложили ж ему. И штанов он больше, как у той сосны, не снимал.
Выходило, что причина столь необычного способа ходить в туалет, в плохом знании особенностей военного обмундирования.
- Играть-то еще с утра начало, - жаловался "Серко". - На номер встал - нате. Уже тут как тут - просится. Слышу, гон оттрубили. А-а, думаю, успею, и шасть за сосну. Ружье к стволу прислонил и угнездился. Штаны эти стеганые, вишь, когда с приседу скинешь, такой мошной повисают, ну, навроде ковшика с ручкой. Их надо бы подобрать, когда кальсончики-то…того. А я и не узрел по первости носки. Глазки, сами понимаете, ужмурил от полноты ощущений…Оно ж, когда подходит…удовольствие похлеще всякой закуски. Тогда, видать кабанов и просвистел…
Все сходилось. Однако неистовый и придирчивый Афанасий теперь удивлялся Федорченковой неосмотрительности ибо, по его мнению, каждый уважающий себя мужик, прежде чем покинуть насиженное место, обязательно бросит оценивающий и прощальный взгляд на свое детище.
- Вот если б ты обернулся…
- Я и обернулся …
- А ничего, развел он руками. - Думал горячее, снег прожгло и засыпалось…
- Экий ты, однако, "Серко"…

…Ночь тогда выдалась лунная, морозная. Млечный Путь свалился в предел возможного и звезды немигающим, очарованным взглядом ласкали голубую планету. Все сияло и искрилось.
Была самая дрема. Со всех углов тёплой сторожки слышался храп, сопение… и звуки, что обычно сопровождают здоровый сон надышавшихся свежим воздухом людей.
Как гром под луною прозвучал выстрел. Все вскочили, не понимая, в чем дело.
Кто-то схватился за оружие. За окном мелькнула человеческая тень.
- Хрум, хрум, - заскрипели ступеньки.
- Фонарь, фонарь зажгите, - послышался торопливый шепот от печки.
Мы тихо сидели там, где только-только безмятежно спали: кто на матрасе, кто на кожушке и каждого из нас в эти мгновения, думаю, тревожили очень схожие мысли.
Шорох слышался уже в сенях, когда Корсаков нащупал и включил фонарь. Клацнул замками Суслов.
- А не машины ли хотят стибрить? - На дверь свети, на дверь..
И тут она отворилась. Но вместо ожидаемой рожи ночного татя, объявилась улыбающаяся физиономия Федорченко. Как и с вечера, он был в кальсонах, бушлате и сапогах. В луче света блестели все его 32 зуба. В одной руке он держал застывшие колом штаны, в другой - ружье. Словно привидение фигура "Серко" помаячила в дверном проеме, потом вперед шагнули штаны. За ними Федоров.
- Ошалел, что - ли? - нарушил немую сцену Суслов.
- Точно сверзился, - заключил Паша Брыков.
- Да я, это, за штанами ходил. Не надевать же утром монумент, надо чтоб оттаяли, обсохли.
- Стрелял- то зачем. Опять с перепугу? - рявкнул Афанасий.
- Эт, кабана…
- Кого, кого?..
- Всамделишного секача…под сарайчиком дровяным лежит.
- Ну, блин, и шуточки у тебя. То на номере хезаешь, то по ночам кабанов с голым задом гоняешь!..
- Как хотите, так и рядите. Проснулся я, а время уже три часа. Вы крепенько дрыхли. Я тихонечко в сени вышел. Гляжу в окошко - какая-то тень у сарая шевелится. Там мусорник, всякие очистки. Подумал, собака приблудная, или волк. Беру ружье. Еще разок присмотрелся - кабан. Видать одиночка забрел, а может уже не раз здесь бывал. Вот я и угостил его в отместку за тех самых…
Кабан действительно оказался крупным секачом и уложил его Анатолий Николаевич одним выстрелом в голову. Удивительно только, как зверя с тенью не перепутал. Ночью, как выяснилось, он никогда прежде не охотился. Случай. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Кто его знает, поди, разберись.
Утром на охоту мы не выехали. В предрассветье луна помутнела, ветер усилился, и …закрутило, замело. Стало не до охоты. Прибывший лесник подтвердил, что и раньше видел у двора кабаньи следы.
Здесь же, у лесника, Федорченков трофей мы и разделали. Был он единственный, будто награда ему за пережитые волнения и насмешки. Так ведь и поделом. Как говорится: из песни слов не выкинешь. Что было, то было.
Просьбу Анатолия Николаевича не предавать огласке его конфуз мы решили удовлетворить. И даже языкатые "куманьки" какое-то время крепились. Договор есть договор. Но потом эта история сама по себе превратилась у нас в некое подобие анекдотца. Ну а я рассказал о ней уж совсем за давностью лет и настоящее имя "Серко" заменил.
По дороге домой штаны его пахли… "Красной Москвой". Пришлось пожертвовать полфлакона. И, кстати сказать, с той охоты почти все возвращались, выбритыми. Даже неистовый Афанасий и тот попросил бритву. То-то Алла Сергеевна удивилась. С тех пор "Красная Москва" сделалась любимым одеколоном охотников нашего коллектива.

Иван Касаткин