Rambler's Top100
Яндекс цитирования
 

Медвежьи проказы

 

   На институтском опытно-контрольном промысловом участке пришлось мне как-то подсчитывать таёжные ресурсы безвылазно несколько месяцев. Медведей там водилось много, и был среди них один приметный: весь в тёмно-бурой шерсти, а на груди – большое оранжевое пятно. И по следам мы с проводником этого верзилу узнавали: на правой передней лапе не хватало мизинца.
Поначалу мы сочли его трусом: зачует нас на голубичнике издали, привстанет на задних, опознает – и дёру, что заяц. Как-то подошли мы к нему, блаженно почивающему в тенистой моховой прохладе, метров на пять-шесть. И он со страху так испуганно взревел, что и мы вздрогнули. А убегая, протянул по своим следам позорную синюю полосу – кормился ведь голубикой.
В другой раз разожгли мы костерок, чтобы чаю вскипятить, дымком на марь потянуло. И он зачуял его за километр. Глянул я в ту сторону – а он машет на косых прыжках. Можно было подумать,  что был это и не обязательно наш мишка, однако имелся у меня бинокль...
А через какое-то время пришёл черёд и нам от него страху натерпеться. И вот как это случилось.
Шли мы поутру тропою вдоль ключа, мирно беседуя, и увидели впереди своего косолапого знакомого. Приподнялся он во весь рост и смотрит на нас, будто нарочно показывая пятно на груди. Мы идём, как и шли: друг, мол, наш проснулся, сейчас стрекача задаст. И уже готовились посмеяться. Но он угрожающе рявкнул и сделал навстречу нам несколько шагов. А мы идём себе. Когда же расстояние между нами сократилось метров до двадцати пяти, медведь с рёвом, решительно и свирепо, бросился в атаку. Проводник сорвал с плеча двустволку, я перехватил её у него: в патронниках, знал я, были дробовые заряды, а ими можно запросто накликать на себя беду. Выстрелил я в намерении отпугнуть медведя поверх его головы, когда он был от нас в двух-трёх прыжках, а сам себе лихорадочно думаю: второй заряд пущу в дело, если зверь не образумится, в упор, потому как дробь в двух-трёх метрах от стволов сохраняет разрушительность пули. Но в четырёх метрах, когда я уже нажимал на спусковую скобу, выделив медвежью пасть, тот резко затормозил всеми четырьмя лапами.
Почти на минуту мы застыли намертво, но показалась она нам с добрый час. В медведе мы имели все основания видеть свою смерть, и было нам в ту минуту, ох, как далеко до веселья. Я ничего не замечал, кроме мушки и большой медвежьей головы, чувствовал лишь палец на гладком холодном металле спусковой скобы. И так глубоко врезалась в память та медвежья голова, что вот сейчас закрою глаза – и увижу её столь же чётко.
Шепнул проводнику: пятимся, уходим. И мы дали медленный, очень осторожный «задний ход», всё ещё не опуская ружьё, не сводя с агрессора глаз. А тот стоит как вкопанный, торжествуя победу. Было между нами уже поболее тридцати метров, как мой товарищ подал громкий голос: «Наглец какой! Дай-ка централку, я проучу его, не то ему этак и понравится!» Но взял я у него четыре пулевых патрона, два вогнал в стволы, а пару зажал в ладони на всякий случай: перезарядить ружьё, повторись атака, расстояние между нами позволяло. И саданул пулей в лиственницу, что стояла совсем рядом с мордой медведя, и тут же из другого ствола выпалил – как ветром подхватило задрапавшего верзилу. И мы дико орали ему вслед, освобождаясь от страха и напряжения.
Потом мы ходили по его следам, но в причинах нападения на нас так и не разобрались. Как сказал бы юрист, мотивов для преступления не обнаружили. Но что для медведя мотивы!
О топтыгинских мотивах пришлось задуматься несколько позже... Брусника в тот год уродила богато. Неподалёку от нашей избушки обосновалась бригада сборщиков с заготовителем, навезли туда гору бочек, поставили большую лагерную палатку, возвели навес на случай дождя... Тихо там бывало лишь ночью (если не принимать во внимание мужицкий храп), днём кто-то ходил, ктото разговаривал, кто-то стучал и зачем-то кричал.
 Я регулярно наведывался на тот полевой заготпункт, потому что в процессе дневного сбора брусники, а особенно в разговорах с ягодниками, чётко проявлялись и нужные мне сведения об обилии урожая, и о промысловых запасах ягоды. И вот однажды утром я увидел и услышал тот пункт галдящим, кричащим и матюкающимся: медведь разгромил склад бочек с брусникой, оставленных на ночь в километре от табора...
Через четверть часа и я удивлялся, возмущался да матюкался: зверь разломал, раздавил и разодрал десять из двадцати затаренных центнеровых бочек, рассыпав и растоптав почти тонну ягоды. Из этого сожрал он за ночь вряд ли более пятидесяти килограммов... Я рассмотрел следы разбойника: на правой передней лапе не хватало мизинца.
Прошёл после этого случая месяц. Как-то возвращались мы в свою избушку из села, куда по неотложным делам отлучались на пару дней. Осень распахнула свои двери, были первые утренние октябрьские заморозки, над притихшей тайгой распростёрлась та особая осенняя тишина, которой покорно кончается благостно тёплый период года. Под взбирающимся на небосвод ясным, ещё греющим солнцем таял иней, увлажнялись и прянились опалые лист и хвоя, усохшая трава и ветки. И шаги наши глохли в них. Легко было на душе, бодро и радостно, и мы не спешили. Мы молча интересовались той тьмой специфических вопросов предстоящего охотничьего сезона, которые наваливают и на промысловика, и на охотоведа перед первыми снегами.
Увидели мы большие старые ели, что приютили под собою нашу избушку, снизу до половины белыми и удивились: что их так густо выбелило? Снега не было, да он и падать-то будет сверху, на изморозь тоже не похоже, потому что кончался второй час, как она в тепле отошла. Стоим и недоумённо размышляем. А теми секундами с земли поднялись белые клубы. Тут проводник и догадался: «Медведь грабит наши харчи, рушит, как тот склад бочек». Мне стало ясно, что и белая изморозь на елях, и белые клубы – от мешка с мукой, что висел на стене избушки под карнизом. А от мысли, что основные наши запасы продуктов были под навесом и на стенах, а потому свободно доступными для разорения, нам стало невесело.
...Медведь так увлёкся грабежом, что не зачуял людей. Мы будто увидели белого ошкуя из Заполярья: растолстевший зверь вывалялся в муке, его отросшая к зиме шерсть, по-видимому, слиплась от сахара и топорщилась сосульками, а морда была жёлтой от мёда. Вокруг избушки стоял дым коромыслом.
 А застали мы эту зверину за «ревизией» ящика с консервами. Он брал банку, внимательно её осматривал и обнюхивал, какую небрежно отбрасывал, какую раздавливал в ладонях и вылизывал.
Потом мы увидели, что съедал медведь лишь тушёнку да сгущёнку, игнорируя всё прочее. Но мне до сих пор не понятно, как медведь узнавал, что было запаяно в жести.
Мы, недолго думая, присудили этому ворюге высшую меру наказания, но привести приговор в исполнение не успели: какая-то тонкая струйка человечьего запаха вползла в его чуткий нос, и через мгновение парой молниеносных прыжков громила нырнул в стену ельника. Раскатистый дуплет запоздал на неуловимую секундочку, но она спасла «осуждённого».
 А на отпечатке правой передней лапы не хватало мизинца.

Сергей Кучеренко

 
© Интернет-журнал «Охотничья избушка» 2005-2019. Использование материалов возможно только с ссылкой на источник Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.