Эта невероятная история случилась на горно-таёжной реке Бикин. Однажды вечером мой проводник, нанаец Федя Уза, предложил остановиться у речки Ганготу и задержаться там дня на три, ему позарез надо было сбегать «туда и сюда» – и рыбки к возвращению в семью накоптить, и какой-то свой «фамильный» солонец проверить, ходят ли на него «зюбряки». Вид он напустил на себя столь озабоченный и просящий, совершенно без каких-либо намёков на улыбку, что отказать я ему не мог. А ещё сумел он заинтересовать меня. И не просто заинтересовал, а заинтриговал-таки:
– Километров пять в тайгу пройти – там зимой медведь и тигр насмерть сражались. Такие верзилы! Амба победил Михаила и съел. Знаешь, какой череп остался? Нет, ты таких громадных, Петрович, ещё не видел, да и все ваши учёные... Я потом его на дерево подвесил, теперь с него, однако, мясо обклевали да пообгрызли всякие птички-мышки... Сходим?
 Чем же я мог ответить, кроме безраздумного согласия!
Мы не захотели остановиться в охотничьей избушке на устье небольшой горной Ганготу, а протолкались шестами вверх по ней с километр да и растянули палатку на высоком мысочке, затенённом маньчжурскими орехами, бархатом, берёзами, хорошо продуваемом ветром. Были там и солнечные поляны, потеснившие тайгу метров на сорок от берега, и хорошо наторенная зверовая тропа манила сходить по ней в глубь леса, в голове зрели и другие планы.
А Федя, уловив моё доброе настроение, подкрепил свои позиции:
– Тут недалеко табор Володи-Амбы, завтра я сбегаю к нему за мяском... А если хочешь, походим по тайге, места покажу – закачаешься!
И он действительно показал мне много интересного: и удивительно крупный череп бурого медведя мы приволокли, и ленков для своей семьи друг мой накоптил, однако рассказ о другом.
Однажды к нашему табору приковылял небольшой, хотя и вполне взрослый медведь, издавая не то обиженный рёв, не то болезненный стон. Он прилёг на полянке немного поодаль от нашей палатки, держа переднюю левую ногу на весу и продолжая реветь-стонать. Полизав подошву лапы этой ноги и повозившись с нею, он снова заскулил, совсем как страдающая собака. А на нас, насторожившихся и на всякий случай вооружившихся, зверь смотрел просяще и призывно. Он потерял всю свою природную бдительность и словно силился сказать что-то взглядом и голосом
. А Федя так сосредоточенно всматривался в нежданного необычного гостя и столь внимательно слушал его завывания и поскуливание, словно был то небезразличный для него человек. И понял он его быстро и правильно:
 – Больной он. С ногой что-то. Пришёл к нам за помощью... Лечиться. Надо помогать. А?
Пошли мы к нему осторожно, всё ещё не рискуя оставить ружья. Приблизившись с двух сторон, вперили в него глаза, однако, не теряя бдительности.
И тут произошло нечто, не укладывающееся в обычные представления об этом сильном и всегда потенциально опасном звере. Он завалился на спину, как провинившийся и кающийся щенок, и вдруг примолк. Когда он стал лизать лапу, мы увидели, что она была вспухшей и красно-синей от оголённых больных мышц. И Федя обрадованно вскрикнул:
– Я же говорил! Что говорил! Вон нога пораненная! – А помолчав, продолжил полушутя: – Верно ведь, Петрович, я умный! Да ещё и догадливый! Разве я хуже Дерсу из нашего рода Уза?
Но что нам было делать? Как помочь зверю? Просто вот так подойти, подлечить и перевязать мы не решались, потому что хорошо знали силу и ловкость хозяина тайги, его могучие клыкастые челюсти, сильные ноги с большущими когтями и поразительную вёрткость.
Федя отчаянно метал чёрные молнии своих заблестевших глаз с медведя на меня, потом на палатку и вокруг даже зачем-то взглянул на небо. И было ясно как день: лихорадочно соображая, что предпринять, Федя ищет правильное решение непростой проблемы. Ни слова не говоря, он оставил меня одного, бросился в палатку, через несколько секунд побежал к лодке и загремел там чёрт знает чем, и не успел я приготовиться ругнуть его за то, что убежал, бросив меня в опасно-острую минуту, как он был тут как тут с мотками верёвок.
 – Надо его на всякий случай связать, а лечить потом, А то – что у него на уме? Ещё треснет по башке, ёлки-палки, и будет сотрясение. А что мы без мозговто? Даже умно шутить и смеяться не сумеем, а так только, по-дурацки. И станем пустобрёхами.
И решили мы медведя обездвижить растяжками. Набросили поочерёдно на все лапы верёвочные петли, концы привязали к деревьям и таким вот образом распяли бедолагу. А голову для надёжности, чтобы успокоился, упрятали в мешок. Работа эта далась нам неожиданно легко, потому что топтыгин особо-то и не сопротивлялся, безошибочно улавливая звериным чутьём наши добрые намерения.
И оказалось, что в широкой медвежьей лапе глубоко сидела огромная заноза. Зверь измочалил и откусил всё, что было снаружи, но вытащить злосчастную занозу-щепку не смог. Мы и то её извлекли с большим трудом и с помощью плоскогубцев. Промыли рану спиртом, густо засыпали стрептоцидом, надёжно перевязали.
Освобождённый от верёвок и мешка медведь удивлённо глядел на побелевшую как снег лапу, нюхал её и уморительно чихал, мы же покатывались со смеху. Федя от гогота потерял способность что-либо сказать, а только тыкал в зверя пальцем и ручьём лил слёзы. Но мало того, он шмякнулся на землю и стал кататься по траве, будто у него самые жестокие, непереносимые колики. Я подумал: «Как же я далёк от этого нанайца! Я ведь не способен так непосредственно, так безудержно отдаваться веселью…». А на всякий случай принёс ему кружку холодной воды, памятуя о том, что не зря говорится в народе: со смеху помирал.
Через десять минут Федя всё же успокоился, принёс солидный кусок варёной изюбрятины, нанизал его на конец длинной палки и протянул ему. Тот обнюхал и проглотил подношение единым махом. Шамкнул, мелькнул языком и уставился: «Тащи, мол, ещё». Тот принёс копчёного ленка – и его жадно съел «больной». А куском сахара он хрумкал с таким довольным урчанием и ворочанием головой, что Федя снова схватился за живот, а я – за кружку с водой.
Накормили мы медведя, напоили сладким чаем, «приправленным» спиртом, и «пациент» мертвецки крепко заснул. И всю ночь нас разбирал смех, потому что в довершение дневных событий медведь храпел, совсем как крепко выпивший мужик, а Федя его передразнивал так похоже, что впору и мне за живот было хвататься.
Мы не неволили мишку, но кормили его сытно, думали, он уже и привязался к нам, но через несколько дней, перестав хромать, зверь сорвал повязку и ушёл в лес. Навсегда.
Читатель, наверное, посмеётся: слыхали, мол, мы охотничьи байки! Но я не обижусь. Если бы я сам не был свидетелем и действующим лицом этой истории, то тоже смеялся бы, потому что уж очень странно вёл себя медведь. А странные звери и их необычное поведение или наводят на размышления, или вызывают улыбку, хотя одно другое вовсе не исключает. А меня они всегда побуждают разгадывать причины странностей.
 И всё же на прощание я ещё раз скажу: бурый медведь всегда был и остаётся для человека потенциально опасным. И добавлю: а поведение его совершенно непредсказуемо.

Сергей Кучеренко