Посвящается памяти ученого и таежника,
писателя и защитника природы,
друга и учителя Ф.Р. Штильмарка

   На пологом склоне горы, рядом с небольшим озерком была стоянка оленеводов. Стояли и лежали привязанные важенки, около них резвились молодые оленята. Собаки, тоже посаженные на цепи, завидев нас, подняли, как им положено, громкий лай. Нас встретил мужчина лет 40 с очень колоритной внешностью. Одет он был в красную рубаху навыпуск, подпоясан кушаком, на голове черный платок в белый горошек, серьга в ухе. Завершал костюм огромных размеров нож, даже не нож, а что-то среднее между артиллерийским тесаком и мачете. Прямо корсар какой-то, а не оленевод!
— Ак-Бижит, — представился он.
Кроме него на стойбище было еще трое взрослых мужчин, четыре женщины и куча детей возрастом от трех лет до пятнадцати. Дети оленеводов на лето, как правило, отправлялись с родителями в тайгу. А в сентябре снова школа-интернат. Не получится к началу учебного года, рейсового транспорта нет — не беда, опаздывают на полмесяца, месяц. Зато помощь их летом неоценима.
Оленеводческая стоянка представляла собой десяток больших брезентовых палаток, расположенных в одну линию и обнесенных заборами из жердей. Внутри каждой жестяная печь, по периметру расставлены талы — кожаные сумы, в которых перевозят весь хозяйственный скарб на оленях во время кочевок. Нагрузка на вьючного оленя должна быть гораздо меньше, чем на лошадь, поэтому оленеводы не имеют тяжелых и габаритных предметов обихода. Самое тяжелое — это палатки.
Быт современных оленеводов мало чем отличается от быта несколько столетий назад. Только раньше вместо палаток были чумы из коры или шкур, а вместо печки — костры посреди чума.
Нам выделили пустующую палатку, и вечером у костра Ак-Бижит отвечал на наши вопросы. Сначала — зачем мы здесь? Действительно, в конце мая медведь задавил и съел несколько оленей. Но не на этой стоянке. В то время они стояли ниже, так как в гольцах еще лежал снег. Медведь подкрепился олениной и подался по своим медвежьим делам куда-то в долину реки, где уже не было снега. Искать его сейчас совершенно бессмысленно, поэтому наказание понесет первый попавшийся на глаза зверь этого племени, как водится у людей.
На вопрос: где мы? Оказалось, что на границе с Иркутской областью, если уже не в ней самой, на северном макросклоне Восточного Саяна и до административного центра Тофаларии — поселка Алыгджер — всего два дня хода на оленях, а до ближайшего населенного пункта в Туве — пос. Хамсара — неделя.
— Можно ли отсюда сплавиться на плоту по Дототу до Хамсары?
— Можно, только живым остаться нельзя. Там даже глухарь прямо не летит. Сплошные пороги, — философски заметил Ак-Бижит.
Впоследствии я с вертолета видел эти места. Несколько километров река, зажатая скалами, со страшной силой несется вниз, с пеной разбиваясь о бесчисленные камни. Казалось, из вертолета слышен грозный рев потока.
— За продуктами в Алыгджер ездите? — спросил я.
— Я не езжу, — ответил Ак-Бижит.
— Почему?
— Прошлый год ездил долго, до Нижнеудинска самого, больше не хочу.
— Расскажи, — пристали мы.
— Прошлым летом поехал я в Алыгджер. Мука кончилась. Доехал нормально. В магазин пришел, мука есть, водки нет. А как в поселке быть да водки не выпить? Да еще давние друзья-тофалары встретились. Всегда у них останавливался. А тут самолет из Нижнеудинска садится. Оставил я оленей друзьям, сам в самолет и в город. Все хорошо. Купил водки. Попробовал. Вкусная. Давно не пил. Ну, попробовал еще несколько раз. В общем, проснулся в милиции. Документов нет. Да и зачем оленеводу они? Говорят, китайский шпион, наверное. Пока сделали запрос в Кызыл через Иркутск, пока пришел ответ, что есть такой оленевод в Тодже, прошло четыре дня. Отпустили. Прилетел в Алыгджер — на оленей и сюда. Больше я туда не езжу.
Быт оленевода прост и суров. Жилище летом и зимой — палатка. В ней тепло только, если топится печка. И летом в гольцах частенько выпадает снег. Продукты — что привезешь на оленях. Основное питание все-таки мясо. Летом — оленье молоко, сыр. Оленье молоко раз в пять жирнее коровьего, чуть горьковатое на вкус, но дает его важенка граммов триста в день. Из него оленеводы делают сыр — колобки, величиной с детский кулачок, заворачивают в тряпку и развешивают под потолком палатки — дозревать. Питательность этого продукта удивительная, одного такого колобка достаточно для питания взрослого мужчины на весь день! Зато мяса оленеводы едят вволю. Раз в 8—9 дней забивают оленя. Половину варят и едят всем стойбищем. Вторую половину вешают на шест и почти неделю пьют только чай с оленьим молоком, солью и пресными лепешками. Через неделю варят вторую половину оленя. Мух нет. В гольцах воздух почти стерилен и мясо совсем не портится за это время.
Я уже упоминал об огромной помощи детей взрослым оленеводам. Летом, когда оленята подросли, стали игривыми и бегущими, нужно каждый день утром привязать важенку, а вечером отпустить ее пастись, но привязать олененка. В противном случае важенка может увести олененка из стада. Ведь одомашнены олени условно и легко возвращаются к своим диким сородичам. Оленеводы в местах стоянок и кочевий изо всех сил стараются уничтожить «дикарей», чтобы до минимума сократить возможность домашних оленей перейти в дикие стада. Это один из решающих факторов сокращения численности дикого таежного северного оленя, саянская популяция которого занесена в Красную книгу России. В настоящее время в связи с развалом домашнего оленеводства в Тодже наблюдается резкое увеличение численности «дикарей».
Утром с рассветом мы вышли на охоту. Шли по верхней кромке леса, внимательно осматривая альпийские луга. Не прошло и полутора часов, как за очередным мыском пихтового леса заметили пасущегося на луговине медведя. Метров 80. После недружного залпа из двух карабинов медведь сделал три неуверенных прыжка от нас и упал замертво. Как все просто! Подошли. В потухающих глазах медведя, казалось, застыл немой вопрос: «Люди, за что?!» Я не ханжа, я охотник и безжалостно стрелял медведей-шатунов, не залегших в берлогу от бескормицы. Понимал — они создают реальную опасность людям. Без сожаления стрелял медведей, ошалевших от любви, бросавшихся на меня во время гона, спокойно стрелял на промысле, понимая, что продукция даст пищу и лекарство людям. А тут зачем? Чтобы один чиновник доложил другому, как трепетно он заботится об оленеводах?
— Давай снимем шкуру, — прервал грустные размышления Николай.
Работа есть работа. Медведь почти черный, самец лет 4—5. Шкура оказалась совсем без признаков линьки. Забрали ее и желчь. Вернулись в оленеводческую стоянку.
— Не тот, — покачал седой головой старик Балдан, — тот был светлее и больше.
И начались наши ежедневные скитания по горам. Но мы между собой решили — медведиц с медвежатами не трогаем. А видели их почти каждый день. Однажды даже с тремя медвежатами этого года рождения. Мелких самцов мы тоже не стреляли. Обошли все окрестности, но «виноватых» так и не было. Продукты наши давно закончились, а брать их у оленеводов не хотелось. Мы видели ценой каких трудностей они получают их. Кстати, во время нашего пребывания на оленеферме прилетел туда вертолет Ми-8. Были какие-то очередные выборы в какие-то Советы и на вертолете привезли урну и бюллетени для голосования в сопровождении чиновника из избирательной комиссии. Вертолет практически пустой и никто не удосужился отправить с ним хоть пачку папирос, хоть буханку хлеба или мешок муки.
Так что мы стали задумываться об обратной дороге. Рядом с палатками небольшое озерко. В нем стояла сетка, а еще три висело на берегу. Каждый день Ак-Бижит вынимал из сетки 11 хариусов.
— Давай еще сетей поставим, — предложил ему Николай.
— Ставьте, но больше не поймаете.
Мы поставили еще три сети, и каково было наше удивление, когда на следующий день мы сняли из четырех сетей 11 хариусов. И на следующий день то же самое.
— Что, духи больше взять не дают? — спросил я у Балдана.
— Не знаю, кто не дает, но больше не ловится. Всегда так.
У нас была лицензия на марала. Решили добыть зверя, навялить мяса и с этими запасами выходить. Оленеводы пообещали довезти до Дототских озер, т. е. до истоков р. Хамсара, в среднем течении которой стоял поселок. По Хамсаре мы планировали сплыть до него на плоту. Без труда отстреляли среднего марала. С большими пантами. Возни много, есть опасность, что не довезем. Быки-маралы ходили по альпийским лугам группами по 50—60 голов, так что стреляли на выбор. Я занялся первой варкой пантов и вяленьем мяса, а Николай продолжал бродить по окрестностям. Ему хотелось отстрелять большого медведя. Наверное, для охотничьего самоутверждения. А какое тут самоутверждение? Прицелился поточнее и все. Пуля, она — дура.
Сидел я под обрывом на берегу ключика, варил мясо, сваренное вываливал на плоский камень, чтобы на солнце и ветерке вялилось. Работа не трудная, но скучная. А не почистить ли карабин от безделья? Разобрал, почистил не торопясь, смазал и повесил за собой на сухую кедерку. Вдруг с обрыва за спиной покатился камешек. Оглядываюсь — метрах в трех на обрыве стоит медведь и водит носом — наверное, запахи вареного мяса привлекли его. Не делая резких движений, снимаю карабин. Когда хожу по тайге, патрон всегда в патроннике, чтобы при встрече со зверем можно было бесшумно и быстро поставить оружие на боевой взвод. А тут после чистки не дослал патрон в патронник, а конструкция карабина Мосина не позволяет это сделать бесшумно. Медведь заметил мое движение и с интересом стал рассматривать меня. Ноль внимания на горящий костер. Башка здоровая, побольше того, что добыли, будет. Медленно открываю затвор карабина, и только он щелкнул в открытом положении — медведя как ветром сдуло! Запрыгнул на обрыв, а кругом хоть и редкий, но лес. Ничего не видно. Ну — беги, Бог с тобой — вернулся я к прежнему занятию.
Пришел Николай и сообщил, что на остатках туши убитого марала прикормился медведь, он сделал лабаз и собирается вечером покараулить — посмотреть кто придет.
— Смотри, медведицу не бей, она часто одна подходит. Погляди сначала хорошенько, — напутствовал я его.
Николай ушел, я остался его ждать у костра. В сумерках послышался выстрел. Я бегом туда. Солнце уже почти село.
— Кого стрелял?
— Медведя белого. То ли седой, то ли такой светлый.
— Попал?
— Да. На траве кровь.
Судя по месту и высоте брызг крови на кустах, пуля попала медведю куда-то за лопатками. Пока светло, идем по кровавому следу. Крови много. Но чаща пихтовая, видимость 10—15 метров. Идем параллельно следа с двух сторон, ежесекундно ожидая броска медведя из-за любой колодины. Стемнело, и мы вынуждены были прекратить наше безумное мероприятие. Вернулись в лагерь.
Балдан сказал, что один из его псов раньше шел на медведя, но стар стал. Выбора у нас не было. Добирать зверя все равно надо. Решили утром идти по следу с собакой. Но ее величество судьба распорядилась иначе. В ночь пошел мокрый снег, выпало его сантиметров 10—12. Пришли на место. Собака след не взяла — мокрый снег смыл все запахи. Балдан с собакой вернулся в стойбище, а мы с Николаем до вечера лазили по чаще, стараясь определить, куда ушел раненый медведь. Но удача была не на нашей стороне. Жалко раненого зверя, да и трофей был бы интересный, с такой окраской медведи встречаются не часто. Еще пару дней тщетно бродили по окрестностям, стараясь найти подранка, но медведь ничем себя не проявил.
Пора в обратную дорогу. Вместо недели пробыли почти две. Балдан, вызвавшийся проводить нас до озер, подогнал верховых оленей. Езда верхом на олене довольно своеобразна и гораздо сложнее верховой езды на лошади. Хотя для оленя и используют обычное кавалерийское седло, но оно, в отличие от лошади, не закрепляется жестко на спине и при упоре на одно стремя свободно проворачивается на олене. Все дело в разнице биологического строения лошади и оленя. Шкура лошади прикреплена к телу животного гораздо большим количеством мышц, а у оленя она «ходит» отдельно от туловища. И седло «ходит» вместе с ней. Ощущение от верховой езды на олене — будто тебя посадили верхом на бочку и крутят ее под тобой в разные стороны. Ездок удерживается в седле, сохраняя равновесие, почти не опираясь на стремена, и вдобавок опирается на длинную палку. Даже для самих тувинцев процедура слезания с седла и посадки не совсем удобна. Они придумали специальный крючок, чтобы, не слезая с седла, поднимать отстрелянных на охоте соболей и белок. И уздечка представляет собой наброшенную на морду оленя веревку, конец которой в руке всадника. И никаких удил, как у лошади. Управляют голосом, веревкой и палкой. Но по проходимости в тайге это самый лучший вид транспорта. Первая моя попытка сесть на оленя закончилась падением к великой радости всей детворы. Потом приловчился. Только вот мои даже не длинные ноги постоянно цеплялись за колодник. Но как бы то ни было доехали до Дототских озер без приключений.

Сергей Александрович Окаемов