Rambler's Top100
Яндекс цитирования
 

Нормально всё


Ночной костерок заметался пламенем, заиграл на приречной поляне светлыми пятнами по тёмному полотну кустов, аппетитно захрустел подброшенным в жаркую пасть припасённым для такого действа лакомством-хворостом, красноватым отблеском озарил лица двоих в поношенном камуфляже, расположившихся возле огня. Лучистые блики с крутого и довольно высокого берега живо заскользили по водной глади внизу, истаивая и теряясь в глубине спокойной августовской ночи. За небогатой цепочкой мелятника-подроста, который полукольцом пригородил поляну к обрыву, - протыкая острыми силуэтами-макушками равнодушно-отрешённое звёздное небо, высился корабельный сосновый бор. Было тихо; и потому старый бор придремал всей дружиной надежных смолистых стволов в уюте умиротворённой темени над бледно отсвечивающей речушкой. А она, древняя и верная подружка его, разнежено ластилась скользящим боком течения к защищённой преданными витязями береговой крутизне. Не только мудрый извечный бор отмалчивался, но и чуткие, пугливые шептуны-кусты трепетного юного подлеска, и примкнувшая к воде аккуратная полянка, смирная гладь реки с серебристыми проблесками и лениво хвостящимися штрихами водорослей, из глубины всплывших кое-где тёмными длинными космами, утомлённые бесконечностью времени звезды - всё будто прислушивалось к негромкой беседе этих двоих у костра на не истоптанном пятачке плотного и сочного приречного травостоя. Ах, как замечательно подрёмывать под чьи-то байки, когда самому от блаженной отрешённости не надобно отвлекаться, дабы вплести что-то собственным рисунком в кружево не торопкой сторонней беседы: она и без того самодостаточно вяжется-течёт…
- Ты, Лексей Лексеич, в минувшем сезоне что-то охладел будто к охоте, - заметил, поправляя обгоревшей на конце палкой головешку в огне тот, что постарше лет на десять, седобородый дед Кузьмич. - То одна у тебя для отлынивания отговорка, то другая. И все важные, убедительные, оправдывающие… Процентов на пять-семь. Ресурс страсти охотничьей исчерпал, что ли? А?
Лексей Лексеич, ему чуть за пятьдесят, в отличие от Кузьмича несколько полноват, что, однако, не ограничивает его живчиковой подвижности. Лексей Лексеич только что подвесил на наклонной жерди по-африкански загорелый котелок над огнём для чая - надо загодя на завтрашнее утро питьё приготовить, заполнить термоса - и теперь сидел на суковатом остове давно сваленного натиском хулиганистой восточной стихии немолодого и в труху источенного внутри соснового ствола. Наклонившись вперёд, напарник всматривается в обманчиво ласковые и непредсказуемо скачущие оранжевые языки.
- Да год какой-то хреновый был. Високосный… То одно не так, то другое… - не отрываясь взором от огня, проговорил Лексей Лексеич. - На Новополянке, речке любимой твоей, заросшей, по утке полазили - Динар лапу камышом пропорол. Обломок сантиметровый не сразу внутри и обнаружил. Ногу тогда здорово "драту" разнесло. Как сам поедешь, когда пёс больной дома останется? Он же метаться по "хрущёбе" и выть на все этажи не прекратит, пока с рюкзаком и ружьём не вернусь! И жена хрен его успокоит. Бесполезно! А сколько рана коварная та заживала?! Потом, по зиме, опять же мякоть стеклом в логу у стадиона заброшенного школьного, где гуляем, так кобель развалил!.. Бросают же, сволочи, бутылки битые везде, алканы! Да и у самого и давление, и сердчишко метаться что-то стали. А мы ж в угодьях не по бульварам прогуливаемся... Чего ж на неприятности-то дополнительные надираться без надобности? Усугублять. Вот и приходится с нагрузками иной раз себя попридержать.
- Да-да. Кто хочет делать - ищет средство, кто делать не хочет - ищет причину! - съехидничал Кузьмич. - Здорово подмечено, и не вывернешься. Разумно двигаться всегда полезно! Залежался на боку - скорее на спину перевернут... Навсегда.
- Вода-то как быстро на костре закипела! - отвлёкся от темы Лексей Лексеич. - По термосам заваривать будем, каждый себе, или в общем?.. - вопросил он, приподнявшись и в наклоне несколько отодвигая от огня жердь с котелком. Лицо его от огненных всполохов засветилось красноватыми оттенками, резче обозначились провалы теней.
- В котелке с дымком варгань. Сейчас аромата свеженького артелью нашей поглотаем всласть. Потом по ёмкостям разольём. Где у нас заварка-то припрятана? - Кузьмич без желания - притомился за день однообразного сидения с полусогнутыми ногами - привстал с чурбака, который, когда байдарка их причалила к берегу, кстати подвернулся на глаза у едва заметного давнишнего кострища посреди избранной для ночёвки поляны - табуретом походным будет. У Лёхи-то кресло, считай, - он место на бревне с толстым суком-"подспинником", на берег едва ступив, первым облюбовал и под себя наброшенной курткой как бы случайно "застолбил".
- Сиди уж, сам я… Пока доползёшь ты, да в рюкзаке моём сыщешь… Поручить ничего нельзя… Ну и деды пошли!? - нарочито и добродушно забурчал Лексей Лексеич; нырнул в потёмки, повозился, еле различаемый там, у перевёрнутой байдарки над обрывом на фоне бледной за кромкой берега полоски реки, и вернулся с пачкой чая.
Мужики - байдарочники, впервые сплавлялись по верхнему Воронежу. Хотели по речушке Иловай, что справа из леса выбегает, подняться - там, по слухам, голавлей немеряно, но сразу же уткнулись в завалы - стволы внахлёст с обеих берегов перегородили утлое русло, сделав тонкую и студёную стеснительную лесную скиталицу непроходимой с первых же метров от устья. А так хотелось! Кузьмич с четверолапым сопровождающим охотничьим псом Алданом продрался для разведки лесным берегом через ивняковые низинные гущи на несколько сотен метров вглубь, убедился, что затея действительно бесперспективна, вернулся, объявил нерадостную весть товарищу. И вот они здесь, на приютившей их поляне в философской ночи несколькими вёрстами ниже строптивой леснянки на излучине известной равнинной реки перед сном у костерка "разговоры разговаривают". Весь вечер напарники тягали с байдарки на распаренную с подсолнечным жмыхом пшеницу плотву из быстрины вдоль травы. Лексей Лексеич - рыбак тот ещё; у него и удочка богаче и длиннее, оснастка по науке. Он, можно пред кем угодно ответственно, поскольку сущая правда, и потому без опасения преувеличить утверждать - рыбак-профессионал. А Кузьмич - так себе, совсем в стороне от завидного приятельского мастерства: и удочка простенькая из советских давнишних времён, и оснастка под стать ей с обычной инерционной небольшой катушкой. Кузьмич, в общем, не рыбак. Разве что карасей в жор с лодки из пруда с мальцом-внучком для науки пацанёнка, чтоб не паинькой диванным рос, с утреца потаскать... Но то совсем уж просто: насаживай червя навозного на крючок, да знай-дёргай. Даже если и поплавок бездельничает - карась, нередко, сразу после заброса в ожидании выуживания смиренно на леске томится. А вот знаний про плотву и повадки своенравные её совсем, считай, никаких у деда нет, если с "профессором" Лёшкой сравнивать. И в результате - Кузьмич изловил килограмма три речного трепещущего серебра в старенький стандартный, плетёный из металлической проволоки девятилитровый садок, а Лексей Лексеич с его длинным забросом не меньше полпуда "наскирдовал" в свой безразмерный, на огромную гусеницу похожий, из синтетической сетки с обручами "накопитель". Если ж с действительно рыбацкой, т.е с Лёшкиной точностью к повествования об улове подойти, то вполне может в стороннем разговоре прозвучать, что тяжелейший пуд рыбищи знатный удильщик Лёха в байдарочную копилку за зорю вечернюю единолично и геройски нахлестал. Одним крючком всего! У конкурирующего напарника при этом три кг улова "утрусятся" в товарищеской похвальбе вполовину. Для уничтожения чьих-либо сомнений Лексей Лексеич и побожиться "честным поплавочным" не преминет! Кузьмич недавно фразу вычитал, будто никогда так не врут, как до выборов, во время войны и после охоты! Рыбаков тут, подумалось, несправедливо упоминанием обошли. Они ж все и до, и во время, и после ну очень искусно вуалировать события околорыбацкие наловчились, лишь бы место удачливое и наживку уловистую не рассекретить. В освещении рукасто-языкастой братии даже только что серо промелькнувшее у толпы на виду настолько завораживающим, хоть и не вполне аналогичным ладится событием, что и мыслишки шалой опровергнуть красу небывалой брехни для восстановления несхожей с рыбацким повествованием обыденности ни у кого не возникает. К чему редкие яркостью краски столь художественного видения натурализмом грубым калечить? А уж если материализовавшееся в звуках и жестах устное мастерство этих одержимых, считай, круглогодичных приводоёмных обитателей, днями и километрами от события комментируемого отдалено - никакими даже фото или видео фактами пересказ очарованных удильщиков не одолеть: намертво они в произнесённом собой уверенными делаются. У рыбаков так: сказано - значит было. На юридический манер коли перевести - презумпция правды, пока утверждение не опровергнуто. Особо сомневающиеся в рыбацко-охотничьей истинности вещания могут, конечно, попытаться оглашённую статистику оспорить, но не иначе, как судебным решением. Другим доказательствам веры не будет. Невтерпёшь опровергнуть - иди, бейся за свою упёртость будто бы согласно гражданско-процессуальному кодексу. Бывает, лишь на выходе из отечественного "Дворца правосудия" и смекнёшь, что даже совсем уж явные очевидности таким способом иной раз лучше не отстаивать... Это, как говорится, к слову, а сейчас Лексей Лексеич и Кузьмич, с удовлетворением завершая щедрые на улов сутки, нахлебавшись ушицы, готовились перед сном расслабленно понежиться у огня в густой и душевной ночи несравненным походным чаепитием.
...Кузьмич с Лехой сдружились давно, но на охотничьей ниве, где от природы многое изначально поровну распределено: вёрсты бездорожья, невзгоды бессезонья с раскрытого неба одинаково каждому причитаются и раздаются. Стрелки и следопыты они тоже, примерно, равные. Продуктовый "боезапас" в мешках заплечных у каждого с расчётом аппетита друга сформирован. Да и добыча чаще солидарная: один - в загоне дичь в нужную сторону толкает, другой - засидчиком притаился и предмет охоты в общее достояние выстрелом итоговым приватизирует. Оттого трофеи у них привычно делятся без раздоров пополам. В последнее время, нередко, и не делятся вовсе - всё Лексей Лексеичу отходит, поскольку холодильники с морозильниками у сделавшегося селянином Кузьмича постоянно забиты крольчатиной, курятиной, утятиной, козлятиной да мороженой лесной ягодой с грибами.
На рыбалке заклятые друзья-охотники вместе оказались впервые.
- А то сам не дед?! - встретил ответным укором напарника Кузьмич. - Вся и разница: я - трижды, а тебя на второе дедовство вот-вот поворотит. А может и уже! Ограничитель-то с регулятором молодости беспечной не установишь - они ж не увещеваниями нашими для мозгов управляются, а руководствуются сигналами из брюк...
- Не собираются, вроде, пока, - Лёшка бросил пару щепоток заварки в почти утихомирившийся кипяток, поразмыслил мгновенье и добавил ещё чуть: глазомер у Лексей Лексеича тот ещё - поминали раньше уже: взглянул мельком - взвесил неопровержимо. О всяческих сверхдостоинствах давнишнего приятеля Кузьмич при случае с лукавинкой в глазу проверочно мозги напарнику огружает. Товарищ похвалу хоть и не отрицает иной раз, но и как чистую монету щедрость Кузьмичёву к груди не жмёт. Чего он сам стоит - Лёшка знает и без подсказок, а поведёшься на Кузьмичёв елей - непременно потом угодишь в многоходовую словесную, хоть и не обидную, но западню. Давно уже, правда, не ловился - вырос уровень прозорливости и защиты. Что для хваткого ума вполне закономерно - с кем поведёшься, на того и оборону настраиваешь.
- Вспомнилось сейчас в благодати этой, как с Серёгой в январе на охоте по Орлиному Логу "плавали"; не рассказывал он тебе? - развернувшись на чурбаке от огня, спросил Кузьмич, шаря рукой позади. Нашёл, вернулся в прежнее положение с литровым термосом из нержавейки в руках. - На, возьми, - протянул блестящий цилиндр напарнику, предварительно свернув чашку-оголовник. - Настоится - зальёшь чаёк, пока не остыл, когда себе наливать будешь.
- Не помню. Не говорил, кажется, - хлопочет по хозяйству Лёшка, механически принимая термос.
Сергей - третий участник их охотничьих походов, помоложе Лексей Лексеича на те же десять лет. К дедовской группе пристал недавно, года три как. К охоте малый тоже "запойный", пусть и всего ничего прошло, как с Дианой - богиней охотничьей - шашни мальчонка завёл. Впитывает опыт мужиков-напарников в деталях: камуфляж, зелёные болотники, рюкзак под стать им, маскхалат для зимы толковый приобрёл, вертикалку на газоотводную пятизарядку тозовскую со временем сметливо поменял… Трезвый; только вот с куревом распрощаться не выходит у него, чтоб полностью образу двоих старших соответствовать. За несовершенство сие Лексей Лексеич молодого нередко по-отечески жучит сколь возможно сварливо при каждом факте задымления округи сигаретным отравляющим тлением: зайцам и прочей дичи, дескать, никотин сильно вреден, коль каплей лошадей валит. Но пользы от попыток разлучения Серёги с "курятиной" пока никакой - с детства занаркоманился крепко. Убеждающего пинка изнутри организма, стало быть, для прозрения запоздалого дожидается.
- А что, много наваляли? - заполняя термоса, интересуется Лексей Лексеич.
- Много. Чего только?.. Ощущений с воспоминаниями. Он же тогда едва начал на охоту с нами мотаться. Ты в тот раз что-то поехать не смог, и он на "Девятке" старенькой своей один ко мне прикатил. А погода - дрянь: снег-то чуть всего лежал, а тут с небес мокрыми хлопьями его прорвой понесло, с дождём вперемежку. То потрусит с туч тяжеленных, свинцовых, то перестанет - солнышко покажется; и чёрт его поймёт - навсегда оно на рабочее место своё взобралось или опять занавеску противную задёрнет, как, бывало, кассирша вздорная окошко билетное перед самым носом настрадавшегося в хвостатой очереди люда вдруг зашторит: "Технический перерыв пятнадцать минут!.." А на охоту-то распирает! Серёга говорит: "Поедемте, Сергей Кузьмич. Испортится погода - вернёмся". А как ей не испортиться: прогноз-то на несколько дней ещё хуже синоптики по-честному насулили. Их тогда московский мэр Лужков за промашки крепко зажурил - аккуратней врать стараться стали! Я куртке-суконке и штанам таким же в подмогу лёгкий охотничий комплект из болоньи от дождя защититься в карман рюкзака засунул, в болотники влез как обычно: на носки шерстяные тёплые чуни напялил, стельки толстые вставил. А у Серёги, смотрю, - фуфайчонка ветхая рабочая и сапоги полукожаные, белые, ношеные. Говорю: "Промокнешь враз! Ничего не взял больше?" "Нет, - говорит, - я всегда так хожу". Сапоги-то я ему ПВХ, не бродни, а подколенники, нашёл, но от дождя ничего подходящего не оказалось; да и притихла, сникла непогода, вроде… До места по асфальту докатили, а на грунтовку и не сунулись - развезло. На "Девятке" его с асфальта - никуда, заелозишь на месте только. Мы в интернат для престарелых завернули. Он там в паре километров от начала угодий наших поодаль деревни на природе пристроился. У директора - он земляк мой - машину возле палисадника кинули и под изумлённый хозяйский взгляд через мокрое стекло - не охотник ведь - в поля, недобро затуманенные, двинулись. А что это ты, Лексей Лексей, один чайком надрываешься, - встрепенулся вдруг Кузьмич. - Плесни-ка из котелка и мне, - он протянул напарнику крышку-чашку от термоса. - Ой, глаз да глаз за тобой во всём нужен! Так и целишь хоть в чём напарника обставить и ужать. Или ужулить?
- Ты ж треплешься, - оправдывается Лёшка, возвращая емкость с напитком. - Чего ж трудяге-языку на пахоте небылиц помеху устраивать!
- Ну-ну, - кто-то захлюпал в камышах под берегом. Кузьмич замолк, прислушался.
- Да Алдан твой шастает… - объяснил Лёшка. - Видел, как из-за спины твоей туда, под обрыв сунулся. Попить, наверно.
В тесной байдарке да на жаре днём пса немало умотало, вот и притих он на какое-то время после расправы с походной пайкой, свернувшись коричневым кольцом с белым крапом подальше от огня под прохладой кустов. Теперь, передохнув, за обследование окрестностей принялся. - А-а, ну ладно. Так вот, от интерната краем лога к трассе пошли, всерьёз-то именно за ней, за дорогой межрайонной в полях охотиться собирались. У интерната места непривлекательные, голые, а шлёпать по ним минут тридцать почти наверняка вхолостую. Но, всё равно разошлись метров на пятьдесят, двинули по пашне… До трассы, как и знал, ничего не подняли, но всё интересней, чем по асфальту в заведомой безнадёге вёрсты уж точно пустые на коленки наматывать. За неё, за трассу перевалили - снег мокрый ветром попутным сзади густо и косо во след нам вперегонки хлопьями внушительными понесло! Настолько плотно - в десяти шагах ничего не различить, густая мути пелена. Я Серёге - ну что, дескать, назад? А он: "Нет, нормально всё". Я от дождя куртку со штанами в посадке голой лиственничной, она там, помнишь, вдоль асфальта насаждением диковинным растянулась, напялил - и мне нормально: не продувает, не мокну! В стихию, когда от неё надёжно защищён, так здорово неуязвимым по просторам без помех людских блукать… Капли по тебе долбят с размаху - а под капюшоном от шуршавени дружной их не только хоть бы что, но даже и в радость в катаклизме сём купаться! Понимаю экстремалов… А я ещё, походя, думаю, мол, на зайца набредём - близко, из-под ног в круговерть нынешнюю сырую взметнуться должен! И ему, сегодня, точно непуганому, - какой ещё дурак в месиво жуткое да в даль тамошнюю раньше нас полезть да поспеть мог? - тоже не в счастье с места угретого и по глухой тропе нашей сниматься. Верняк, сиротка, дожидается, чтоб именно настоящие охотники, мы то есть, на уши ему наступили и нашей потому добычей быть мечтает, мается. Где их обычные лёжки - знаю, столько с тобой хожено там! Но… одно место проверили, в углу пашни у посадок берёзовых - пусто, второе - на скошенном кукурузном поле у лога, там, где от пруда отросток его на нет исходит - тоже ничего. Помнишь, там ещё по краю косуль пара то и дело раньше паслась?
- Спрашиваешь... Незабываемо! Все места, где что встречалось, помню, - Лексей Лексеич, вскинул на Кузьмича взгляд, полыхнув отблесками огня в стёклах очков.
- И я так же. Удивительно, однако. Даже и о зайцах на любом поле, где поднимали, вряд ли чего забылось. А сколько их за жизнь охотничью с лёжек поспихивал!.. Ну ладно, так вот - кукурузу, стало быть, тоже всю впустую протопали, на ноги только чернозёма липкого ещё солидней понавесили. Потом тем же левым краем лога до дальней "рогатки" его часа полтора по рапсу неубранному бледной зеленью и параллельными курсами шлепали. Сошлись у этой самой развилки - Серёга, гляжу, измок вконец. Фуфайчонка как губка набухла, затемнела от воды. Но не жалуется парень: "Нормально всё, Сергей Кузьмич", - говорит. А какое там нормально!? Вижу - обратно поспешать из-за Серёги надо! Но только в лог сунулись другой стороной его чтоб назад поворотить - по низу аж целая река тёмным мутным и густым глинистым потоком злорадствует: "Ну, сунься!.." - хлещет! А лог там всегда сухим был! Меньший отложек, приросток короткий на извороте кое-как перебрели, а основной - бесполезно. Алдан впереди в страсть грязевую кинулся, гляжу - одна голова из неё только и торчит, плыть зверю пришлось!.. А он не маленький пёс - курцхаар однако, как олешка длинноногий! Что делать? Если к машине стороной прежней вспять закручивать - тогда загодя вхолостую, без надежды и на дурную удачу приговорено и нудно по топтанному мытариться придётся. Выходит, и просвета надежды, что подымем, коль прошерстили уже, не видится, можно сказать. А мы на охоте! Сдвинуться от лога подальше - неприятностями чревато: сам знаешь - не наши угодья. Ладно, боком своим встреч потоку по мокротени редкостной дальше похлюпали переброд выше искать. А дождь со снегом ещё лютее нахлёстывать принялись, но уже не в спину сообща от цивилизации подальше в непогодь запихивают, как в начале, а сбоку по лицу долбить жидким холодом изловчились и под капюшон струями неприятности январские аномальные давай старательно заливать-загонять!.. А Серёга-то и без капюшона, и в шапчонке-то вязаной!.. У меня перчатки давно до нитки... Будто простирали их, а теперь выполаскивать на руки надели. Бр-р, вспомнить жутко, про перчатки-то: мокрющие, ледяные, сочится, каплет отвратительно из них… Кожа на пальцах, измокших и измёрзших, мертвенно-бледной сделалась и изморщинилась. А тут, чувствую, через складки куртки и штанов основная одёжка подмокать кое-где стала: снег в "желоба" набивается, истаивает и к телу просачивается, мерзкой пробирающей стынью к наготе льнёт, склизкой огромной лягушкой к "шкуре" в мурашках противно ладится… Не для серьёзной непогоды куртки эти охотничьи из болоньи, хоть и красивы со стороны, легки, в хорошее время прилично на фигуре смотрятся. Но тогда в них жарко, потеешь и они опять же ни к чему. А Серёге каково, представляешь?! Без защиты даже и такой, что у меня, местечка-то на нём, насквозь не пропитанного, не сыскать давно уж! Раза с пятого брод на пределе, наконец-таки, сапогами нащупал. Но - поток едва не сшибает. Опять незадача - не опрокинуло бы в грязную постылую стремнину да не понесло бы сумасшедшим течением! Рюкзаки и ружья на ту сторону кое-как всё ж перенёс - за Серёгой вернулся, его на горбу перетащить; сапоги-то у него короткие. Пёс, паразит, за мной, гляжу, назад через "Ла-Манш" этот хренов обратно без надобности переплыл! Цыкнуть, было, хотел, да удержался - подумалось, что за преданность, пусть даже и неуместную, ругать друга негоже.
- Сам-то Серёга чего ж?..
- Вот и он так же, дескать, всё равно места сухого нет… А влезь, хоть и мокрый, в поток ледяной да мутный!? Каково? Мне б не любо было! Так-то в сапогах пусть хоть и сыро, но угрето, как-никак! Перенёс я его на горбушке и по пшеничной стерне полем, где мужик на зайца зимой лет пятнадцать назад наступил, в обратную потопали.
- Из-под лыжи когда выпрыгнул? И под "Сайгу"?.. - Лёшка от возникшей перед глазами былой картинки встряхнул головой.
- Ну да, свалил тогда, ушастый, охотничка с ног, а тот и лёжа косого достал. Помнишь, однако, Лексей Лексеич! И про "Сайгу", диковинную по тем временам, помнишь!
- Это ты помнишь всё, придуряешься только, будто памяти нет. Но то и дело "прокалываешься": зайцев вон даже, сам же признался, ни на каком поле за столько десятилетий не перезабыл! Дальше трепись, не отвлекайся.
- "Прокалываюсь", Лексей Лексеич, - это подтверждение забычивости и есть. Помнил бы намертво - не прокололся б, беспамятным прикидываясь. Вот только что об истории с "Сайгой" ни в одной извилине намёка не теплилось, и вдруг из ничего явственно всплыла!? Какая-то тропка, совсем уж заросшая и затерянная, вдруг прояснилась, в "закуток" тёмный в голове провела, и всё там автоматически повключалось, картинки, когда-то перевиденные, оживило... Удивительно устроена память наша: вроде - спит-храпит во всю, а чуть толкнул - враз и встрепенулась.
Кузьмич поискал внизу перед собой рукой, нащупал с вечера наготовленную кучу порубленного сушняка, подкинул несколько тонких поленцев в заголодавший было костёр.
- И вот иду я, лицо от ливня ледяного в сторону Серёгину развернул, уж и не для охоты больше, а чтоб напарник из вида в стихии беснующейся не исчез. Алдан за спиной моей, мокрющий, плетётся, прячется как может от снега, воды и ветра за сапогами, ошмётками грязевыми перед мордой его мельтешащими. Шерсть у пса, и без того короткая, на лопатках и у обрубка-хвоста прижатого вздыбилась, тело засиневшее просвечивает тускло - замёрз, значит, бедолага, вконец. Дрожью исходит - греется. С него как под душем течёт… Думаю, не заболел бы кобель по дури хозяйской! Мы-то сами участь свою избрали, а он от нас зависим, хоть и его никто в шею из дома не гнал. Такие они, помощники наши четвероногие, верные и страстные... А легаши - так ещё и особо сметливые! Твой вон: ушёл без него с ружьём, отлучил пацана от охоты - считай революцию с массовыми беспорядками, пусть и без поджогов, соседям многодневную организовал! Всё понимают собачки: на работу собираешься - им до лампочки, а на охоту в одиночку слинять задумаешь - хрен без многоходовой комбинации облукавишь! И гляжу я на Серёгу сквозь косо исчерченную снежно-дождевую муть: голову угнул, чуть поворотил в сторону мою лик неразличимый, дабы дистанцию положенную блюсти, сощурился и с горбом рюкзака да ружьём подмышкой шпарит на автопилоте бесконечной стернёй упрямо вперёд, будто в атаку психическую долг перед Родиной в годину трудную отчаянно гонит!.. До посадки промежуточной, что над усынком от лога ветками крючковатыми и мокро-льдистыми корявится, додрыгали - ещё с час с лишним прополаскиваться впереди. Вниз кое-как по склизи боком скрались, там трохи тише. Серёге говорю: "Может, чайком горячим из термосов в закутке этом благостном побалуемся?" Из-за снежно-ливневой непогоды мы и не присели ни разу за мытарство всё, без дозаправки ноги подневольные часами безостановочно гоним! Алдан, притормозили едва под вязами в логу, омертвело-черными от избытка сырости и до гола ветрами ободранными, - давай тут же в траве набухшей устраиваться: завертелся на месте, вихры длинные её цвета грязно-соломенного уминает... Видно, на земле, исстуженной и измокшей, ему угреться предпочтительней показалось, чем открыто на поле в полный рост потокам осатаневшим подставляться, как на клеёнке под натиском злым беззащитно торчать! Серёга говорит:
- Нет, Сергей Кузьмич, лучше быстрее дальше двинули - ходьба согревает чуток. Добраться надо до финиша скорей, чтоб воду из сапог вылить да хотя бы верхнюю одёжку отжать...
Кузьмич замолк, передёрнул плечами, вытянул руки к костру, хоть августовская ночь и без того была тёплой и ласковой.
- Ну и… - нетерпеливо подтолкнул Лексей Лексеич, напоминая о незавершённой сути охотничьей вылазки. - Дальше-то что? Добыли кого? - Дошли, конечно, хуже уж не было. Директор в дом пригласил, да куда там - наспех через порог с крыльца оповестили, что машину забираем, и к себе в деревню скорей… А там, пусть и позже, но оконечно: печка горячая, сухое тепло, сухая одежда, еды вдоволь, невзгоды всё позади и уже не надо, угнувшись, бульдозером непреклонным по логам-полям пуды грязи в хлябях остатками силёнок в голодухе перекантовывать. Когда всей благостью домашней насладились, в окно с дивана взглянули - метёт, стонет, бушует на воле, хлещет порывами и струями с крыши, но… мимо! Ну и пусть за стеклом стонет и хлещет, дома-то, к кирпичикам печным, натуральным да горяченным, позвоночником прижавшись, как хорошо! Мурашки по спине мигом побежали, но совсем другие, не те, что от прильнувшей сырой и настылой одёжки в поле!.. Алдан наелся, на место своё на площадке поворотной, что на лестнице на второй этаж меж пролётами маршей с детства им облюбована, скорёхонько нырь, свернулся, вздохнул шумно, итогово, черту будто под испытаниями недавними подвёл, и сразу прихрапывать от избытка приятности стал! А ты спрашиваешь: "Добыли?" Ещё как все добыли! Поровну каждому, по-честному невзгод досталось, и делить утруждаться не надо, как вон добычу нашу!.. - А чё её делить-то? - взвихрился непониманием Лексей Лексеич. - Общего улова нет! Поделено всё удочками по-честному. Мне твоего не надо.
- А-а, ну-ну… Ладно... Это хорошо, что не захапистый ты, как я, коль моего не возжелал... Повезло нам с тобой: нежадный с жадным всегда поладят. Так вот, добыли мы, конечно, - ощущений эксклюзивных! В полях промозглых стойкостью против стихии сполна проплатили, а дома трофей охотничий в виде отдыха и уюта заслуженно обрели. Иной-то человек сидит в тепле и комфорте безотлучно, и думки-то у него даже нет, представить не в силах, каково там может быть?.. В поле-то раздольном русском!.. Оттого и степень удовлетворения его от домашних благ крошечная; не ценны они, можно сказать, для неженки, ни тепло сухое, ни уют гудящей печки так не дорог, как бродягам-охотникам! Поскольку не заслужен, не выстрадан наградой. А мы, в лог когда спустились, хоть и там тоже крутит непогода надрывно, разве что поглуше чуток, но и от недожима этого уже передых испытываешь, вроде как оттаиваешь. Малое, но благо! А разграбленный ток от советских времён на просторах продуваемых коль попадётся, у которого стены одни от конторы только и не разворованы - так то вообще хоромы! От ветрила разнузданного в затишке четырехстенном, пусть и без крыши, но посередь раздолья свистящего да воющего, почитай, совсем уж благостно укрыться можно и с удобствами, охотникам-самотопам понятными, перекусить. А коль вовсе уж сполна повезуха осчастливит - то и сидя на перерубах, всего-то и оставшихся после тайных сумеречных хлопотунов, выдравших в бывших кабинетах даже старые половые доски. Втиснешься аккуратно меж длиннющих ржавых гвоздей и отчаёвничать ну совсем уж шикарно получается. Вот и выходит: простые и привычные достижения человеческие, а познать ценность их истинную только в контрастных сравнениях через испытания и лишение обыденного возможно! Для обретения уравновешенной жизни и то, и другое, выходит, необходимо.
- Не рассказывал Серега в деталях; говорил кто-то из вас мельком, что ходили…
- Рыбу-то попотрошить бы надо, Лексей Лексеич, а то протухнет. Духота вон какая покои наши с тобой под многозвездьем накрыла!.. - забеспокоился Кузьмич. - На прохладу и намёка нет.
- Ничего не сделается ей; в садках же, в реке... У меня садок просторный. Да и твоей добыче "за малолюдностью" не шибко тесно "в квартирке"...
- Ну, глядай, ты у нас профи! Я-то три всего кило за компанию с тобой попусту изведу, а ты - аж целое состояние потеряешь, коль заедает, как на охоте у нас принято, в общую кучу добычу свалить. А то ведь - соль есть: почистили бы, притрухнули ею чуток, набили бы мешки ещё и крапивой для перестраховки, в кустах бы прикопали в тенёчке до отъезда, в корнях, а? Поделишься - помогу. За просто так по примеру твоему тоже вроде как не с руки на "дядю" горбатиться.
- Ничего не будет, сказал же - в садке и в воде проточной сутки не пропадёт! А к вечеру завтрашнему домой вернёмся... Проверено, не в первый раз.
- Ну-ну...
Задела Кузьмича за живое неожиданная реакция товарища. Муторно сделалось внутри: вырвалось-то о делёжке в разговоре не всерьёз. И даже не как мимоходный тест на жадность, а в качестве ссылки на обычный порядок их охотничьих отношений прозвучало. Но вон какой нечаянно и доселе непознанный неприятный пласт, душу саднящий, вдруг оголился в, казалось, до донышка изученном напарнике. "За брата столько годов принимал, а на поверку жмотом обрисовался", - с горечью пронеслось в голове. - "И нужны мне были хвосты твои?! Карасей вон натаскаешь в азарте ведро, а кило два-три и надо-то всего, чтоб охотку с женой свежачком жареным насытить. На другой день уж и не тянет так, силком есть приходится, дабы не пропало зазря. Перемороженное - не то, а повялить если - даже и жирные карасиные "ладошки" мелковаты: нудно крохи сжурившиеся разбирать. Эх-х, Лексей Лексеич... Ну да ладно, - Кузьмич глубоко, очищающе вдохнул, - так-то малый ты всегда надёжный и предсказуемый был! Как там в песне сложено: "Мы друзей за ошибки прощали, лишь измены простить не могли..." Сильно и верно сказано! Потому: "Нормально всё!" - как Серёга говаривал. Простительная приключилась омрачающая мелочёвка, бывает... Но при случае надо бы, Лексей Лексеич, за сегодняшнее огорчение пошпынять тебя потом, "поковырять" в воспитательных, так сказать, целях. Дабы не всплывало подобное впредь в братских наших отношениях".
…Утром оказалось, что улов вчерашний в прогретой реке уверенно "повело": вся рыба даже в длиннющем Лёшкином садке погибла и застекленела недобро. Хоть и в родной стихии оставалась, да будто в гнетущей тюрьме для смертников... По этой же, может, причине и ловиться по утрянке плотва не возжелала. Но по паре килограммов самолично добытого свежего серебра - на новой заре дальний Лёшкин заброс преимущество отчего-то утратил - домой рыбаки все же доставили. Делиться вчерашним уловом Лексей Лексеичу теперь уже и объективно не пришлось бы - сверхдобычу с душком не жаловали оба.
...Иной раз вмешивается вдруг в спорный ход бытия какая-то неведомая сила и перекосы в отрезке соседствующих жизней решительно устраняет. По-своему, сурово и просто. Толи правильно это, толи нет?.. Скорее, именно так быть и должно, иначе с чего бы философствующие умы вывели утверждение, будто организована жизнь как порядок из беспорядка?.. Потому об этом принудительном и поучающем выравнивании можно со стоическим оптимизмом по-Серёгиному заявить: нормально всё.

 
© Интернет-журнал «Охотничья избушка» 2005-2016. Использование материалов возможно только с ссылкой на источник Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.