Сибирская приполярная тайга. Начало августа. Озеро меж высоких сопок распростёрлось от подножия до подножия. Двое с полчаса назад перешли вброд ручей, сбегающий к озёрной глади, и пробираются небыстро краем подступившего к воде довольно мощного для этих суровых мест припойменного лиственничника, что-то по ходу выглядывая во мхах меж деревьев, возле куртинок дружного подроста, у края полян… Один из таёжников, тот, что чуть впереди: средних лет, в выцветшем камуфляже, в болотниках, поношенном кепи армейского образца. За спиной - тощий рюкзак, в руках - лёгкое пластиковое ведёрко. Из-под полы потрёпанной в скитаниях куртки выглядывают потёртые кожаные ножны, давно поменявшие былой чёрный окрас на серый. Тот, что поотстал и тяжко сопит, с трудом переваливаясь через поваленный лиственничный ствол, - скорее всего, оказался в тайге случайно. Он хоть и в тех же годах, что и первый, но весьма рыхловат, с приличным брюшком, развязно оттеснившим в направлении коленей поясной ремень: гладкое "беременное" пузо, неприлично "надувшее" рубаху, бесшабашно перевесилось через поясную поддержку штанов как расшалившийся школьник через перила. Одет второй не по-таёжному: не новый серый пиджак; в тон ему брюки, сохранившие следы стрелок, с выцветшими кантами некогда вишнёвого цвета. На голове обычная кепка. Рюкзаком не отягощён, лишь такое же, что и у первого, пластиковое ведёрко в руке. Да и сапоги на нём короткие, возможно даже не его - одолжил у кого-то для случайной и недолгой отлучки с асфальта.
- Кузьмич, ка-е, - отдуваясь, и несколько раздражённо окликает плетущийся сзади, - ну долго ты ещё по дебрям этим колтыхать меня будешь?! Ну, где они, грибы твои? Сколько можно, ка-е, по кочкам зря пентюхать!?
Иван Ефимович Плутовец, глава местных стражей порядка, знакомый Кузьмича, человек колёсный - он и в квартирный туалет с дивана на чём-нибудь подъезжал бы, да не придумал пока на чём - на днях пристал к Кузьмичу:
- Ты, ка-е, докладывают мне, грибами завалился уже: каждый вечер по полному рюкзаку и ведру из тайги прёшь! Нет бы, ка-е, и меня пригласил: "Поехали, дескать, Ефимыч, развеешься от службы да грибочков заодно наберёшь…" А то всё, ка-е, один да один блукаешь - места, что ли, грибные секретишь?
- Чего ж секретить-то: грибов много сейчас. Надо только чуть подальше от посёлка отойти, а то рядышком их ленивые начисто пособирали уже. Хотя… и в сопках дальних они не повсюду растут почему-то.
- Ну, так поехали!
- Не проехать туда, Иван Ефимыч. К местам, где они, как я знаю, есть - на машине не подобраться. Туда только пешком. Примерно, час двадцать - туда, часа полтора собирать, ну и часа полтора возвращаться. Хочешь - пошли, если выдержишь переход.
- Ну ты-то выдерживаешь. И я, ка-е, выдержу. Ты что, лучше меня?! Не наглей!.. Где их собираешь-то?
- Да на сопке напротив посёлка, за хвостохранилищем.
- А подъехать почему нельзя?
- Ручей с сопок в хвосты течёт - его на машине не преодолеть. Да и дорог там нету. Профиль на той стороне, что с сопки к хвостам спускается, давно уже не проезжий - ручьи весенние в нём такие траншеи понарыли!.. Пешком и то через них не идти, а карабкаться приходится.
Иван Ефимович вовсе не приятель и уж, тем более, не друг Кузьмичу, а так... Кузьмич живёт в том же посёлке, в котором расположено поселковое отделение милиции - ПОМ, и квартира Кузьмича всего в нескольких десятках метров от деревянной милицейской двухэтажки на сопке приладилась. Потому встречаться приходится довольно часто. К Ивану Ефимовичу Кузьмич относится с некоторым недоверием и вовсе не из-за должности Плутовца; просто, бывает, угадывается в человеке склонность к достижению собственного блага через равнодушное причинение пакости другим. Вроде как в сталинские времена властвующие по пословице правили: лес рубят - щепки летят! Для натуральных-то лесозаготовок суждение вполне логичное, а вот применительно к народу - очень нежелательно судьбе человеческой к щепке отнесённой оказаться. Может, с людьми более близкими Иван Ефимович и посдержанней собой рулит, но с посторонними переживаниями не заморачивается, если для него лично окажется выгодным в жертву какие-то отношения принести. Окружающие для того и созданы, чтобы их, когда потребуется, использовать, а потом, по минованию надобности, о расходном материале этом попусту и не вспоминать. Как о стреляной гильзе, грубо выброшенной автоматным затвором в подножную грязь... Отработала должным образом своё и не нужной сделалась. Этих нынешних радетелей "лесорубов" сталинского образца не столь давнего государственно-общественного сосуществования образумить возможно лишь жёстко отнеся к щепкам самих со всей вытекающей для "щепок" былой атрибутикой, поскольку с позиции "лесорубов" они несправедливую быль и боль "щепочную" не прочувствуют, и так и будут бесконечно вспенивать рты, оборачивая давнишнее отечественное партийно-государственное людоедство всероссийским народным благом…
Кузьмич сомнительных людей сторонился, чтобы не разочароваться в них окончательно, потому и пытался Плутовца от затеи с грибами мягко отговорить. Случается такое: и соглашаться нежелательно, и отказать неприлично. Но Иван Ефимович на совместной грибной вылазке всё же настоял. И вот теперь прошли-то всего-ничего: от служебного милицейского УАЗа, оставленного на окраине посёлка, к ручью спустились - метров триста насчитается; перебрались на другую сторону да вдоль рукотворного озера - хвостохранилища, то есть, места отстоя жидких ядовитых отходов с алмазодобывающей фабрики - с полверсты наискосок к просеке протопали, а спутник Кузьмича уже бунтовать стал: подавай ему грибы прямо здесь! Устал он уже, видите ли, обезножил!
- Метров пятьсот ещё подняться надо, Иван Ефимович. Тут грибы собирать нельзя - отрава ж рядом. В жару испарения от хвостов по низу сопки оседают. Грибы здесь думающие люди не берут. Разве что для тёщи кто озаботится или совсем уж незваных гостей… Но у меня теща хорошая. И гости-захватчики пока не допекали.
Идти нужно не пятьсот метров, а хотя бы с километр, но вслух об этом не сказать: для Ивана Ефимовича верста по тайге да ещё в сопку - путь слишком далёкий и мытарный. Услышанное неминуемо повлечёт всплеск обозлённого недовольства и, скорее всего, безотлагательный и горячий разворот обратно, а значит - пустую трату времени: ни грибов, ни удовольствия от прогулки. Кузьмич потому решил, что на словах-то он путь сократит, а на деле - вытянет этот "студень" насколько по факту получится.
- Ты, Кузьмич, ка-е… каждый раз… за грибами… в такую даль пёхом прёшься? - пыхтя и задыхаясь, натужно выговаривает Иван Ефимович. - Или меня чтоб отвадить маршрут такой экстремальный выбрал?
- Не даль это для меня, Ефимыч. Я по тайге ходить привык. Иной раз часов пятнадцать в один конец к зимовью дальнему топаешь, и не с пустым рюкзаком, как сейчас: термос в нём да бутерброды… А сегодня-то что одолели? Вон поселок за озером, как на ладошке! Не отошли, считай. Ходишь мало, вот и не просто тебе. Может, привал небольшой сделаем? - Кузьмич уже приметил вывернувшуюся с корнем из вечной мерзлоты лиственницу. - Давай вон на тот ствол у профиля присядем.
Иван Ефимович не возражает, грузно оседает возле Кузьмича. С начальника градом катится пот, лицо раскраснелось, седеющие волосы, что торчат из-под фуражки, измокли, слиплись и свисают осаленными прядями.
- Вот дурак, что за тобой, ка-е, попёрся, - отирая носовым платком потёки с лица и шеи, злится он.
Отдышавшись в привычном сидячем положении, Иван Ефимович осматривается:
- Голубики-то, небось, тоже нахапал? - заметил он у ног дружные кустики с крупной спелой ягодой.
- В прошлом году на другой стороне за поселком, на верху на самом, семьёй насобирали столько, что года на три затарились. А для брусники пока рановато. Да и мало её здесь. Но в прошлом же году я и без неё не остался: по бидончику, по бидончику, а ведро-то и накопилось! Компот из неё шикарный!
- Да, - соглашается Иван Ефимович, - мне с юга района, с райцентра привозили, там много её. Хороша ягода. Напомнил ты вот про ягоду: с прокурором и судьёй как-то втроем выехали на речку отдохнуть. Выпили, закусили, ка-е, на боку полёживаем на куртках, на перекат, покуривая, смотрим. И так же вот голубичка рядом перед глазами висит… А я анекдот рассказал. Идёт, говорю, ка-е, местный по тайге. Увидел под ногами что-то: наклонился, взял, в рот положил, пожевал: "О, голубичка!" - говорит. Дальше идёт, опять что-то увидел, поднял, в рот положил: "О, брусничка!" - говорит. Потом ещё что-то поднял, пожевал, выплюнул: "Дерьмо, однако!" - говорит. Ну, рассказал, ка-е, посмеялись, дальше лежим… Вдруг Семен Степанович, судья, а он из местного народца, - как завопит, резво так, хоть и поддали здорово, на меня набросился, напрыгнул, на спину завалил, в горло ручищами впился, глазища злые, и в лицо мне как заорёт: "Кто, говори, тайга ходил, хохол противный?! З-задушу!.." Так-то у него речь правильно поставлена, а тут поддавши да в злобе, видно, сбился с панталыку. А мужик-то он, ты его, ка-е, знаешь - здоровущий, гад! Медведище! Чувствую: не спихнуть - впрямь задушит по пьяни, скотина... И прокурор оторопел, а, может, испугался - не пошевелился даже, онемел. А тут ещё под рукой нож у судьи на скатёрке, помню, лежит - как сало моё для закуси резали, остался… Схватит ещё сдуру... У меня в глазах затемнело, но сообразил, хриплю из последнего еле-еле: "Француз, француз… шёл. Отпусти…" Семен Степаныч хватку ослабил: "А-а, ну француз - ладно", - говорит. Отпустил. Вот ведь, ка-е, обидчивый какой!.. - Иван Ефимович нахмурился и недовольно повёл головой.
Кузьмичу высокомерие всегда противно. Обычный северный кочевник веками выживает и уверенно побеждает там, где такой вот Иван Ефимович в равных условиях не продержится и несколько часов. Так чего ж кичиться пред другими тем, что для них не столь и важно. Пузыри высокомерия не знак завидного рассудка, а кричащий признак собственной воинствующей ограниченности.
- Помирились потом?
- Помирились. Но с тех пор компанию его избегаю: если повторится подобное - я ж не сдержусь, пристрелю ещё. Отписывайся потом... Это тогда я растерялся от неожиданности. Позже как-то зашёл в кабинет к нему, говорю: "Ты ведь, ка-е, Семен Степаныч, тоже меня оскорбил тогда, хохлом противным, ка-е, обозвал... А я ж не обиделся! На тебя не накинулся…" А он: "А кто ты есть?! Хохлами и хохлушками либо близких в привычном кругу попросту и безобидно прозывают, или, наоборот, чтоб на нацию тень от недостойного её представителя не бросить. Вот и выбирай, что больше тебе подходит". Не забыл, значит, запомнил всё, хоть и поддатый тогда крепко был... Другого смял бы за одни речи такие, а этого, ка-е, нельзя… Судья!.. - Иван Ефимович с сожалением вздохнул. - Ну, что, передохнул я - куда идти? Только, Кузьмич, ка-е, не за тридевять земель веди.
- Вон, Иван Ефимыч, - видишь, вверху у профиля другая поваленная лиственница. От неё выше ещё метров двести-триста подняться надо; примерно, во-он до того клина зарослей розовых иван-чая. Сейчас идти будет легче: почва под ногами на просеке потверже. Да и солнце спряталось, не так припекать будет.
Плутовец тяжело поднимает с земли пустое своё ведро и молча тащится вдоль глубокой промоины на склоне сопки за Кузьмичом в гору - так, наверное, когда-то в этих же краях пешие арестанты к каторге ноги, кандалами да вёрстами нескончаемыми избитые, подневольно влачили. Идти, однако, легче не сделалось: хоть и не вязнут сапоги в низинной кочковатой хляби, как у озера, но подъём весьма крут; он тоже здорово гонит пот и вскоре раздражает Плутовца с не меньшей силой:
- Кузьмич, ка-е, ну не может быть, чтобы на сопку эту подъезда на УАЗе не было! Что, и по гребню на неё с нулевого километра зимника хода нет объездного? Что ты мне пургу-то гонишь - там же, ка-е, мусорка где-то поселковая рядом была… Я ж знаю! К ней машины каждый день из поселка ездят!..
Кузьмич, как и Плутовец, тоже майор, но в иной сфере, потому раздражение Ивана Ефимовича не только служивому никакими последствиями не грозит и не беспокоит, а несколько забавляет. Но то - внутри, снаружи не считывается.
- Наверху она, Ефимыч, над нами мусорка та. И дорога до неё объездная действительно есть. Но дорога та в глубокий карьер упирается, в нём полигон с твердыми бытовыми отходами как раз и находится. И чадит полигон этот всегда: мусор-то сжигают. А газ от пластика - диоксин, отравляющее вещество, сам знать должен… Из карьера в дыму вонючем этом придётся по стенкам отвесным карабкаться со дна наверх… Крыс там по кучам шныряет сотни, а то и тысячи… Противно! А на гребень заберёшься - лесоповал поперёк заградой предстанет: когда грунт готовились выбирать, деревья бульдозером за границу разработки счистили. Так там всё и осталось - чёрт в хаосе том ногу сломит. Я на охоте здесь всё облазил, знаю. Потом по сопке до середины спускаться придётся, до грибного места, а когда наберём и устанем - с грузом надо будет обратно вверх к машине упираться лезть… Ещё труднее выйдет. Давай, Иван Ефимович, поднатужься - до лиственницы нашей полпути намеченного всего осталось. Погодка-то нам с тобой не плохая выпала: не жарко особо, градусов двадцать, наверное; комаров мало, мошки сегодня почти нет. Прорвёмся, Ефимыч, прорвёмся. Крепись.
Когда доковыляли, наконец, до первого намеченного ориентира, Иван Ефимович решительно отрубил:
- В гробу я, ка-е, видал, Кузьмич, грибы твои именно у этого твоего иван-чая… Чтоб он сгорел! Сам там ищи, когда один будешь. Пошли собирать здесь. И почему это они, ка-е, там есть, а тут их нет? Что ты мне всё темнишь?.. Земля-то одинаковая…
- Тут склон; и вода с него при оттайке мерзлоты сразу в хвосты сбегает. И потому на крутом боку здесь сухо сейчас. А там, за иван-чаем, на склоне сопки плато есть, как ступенька большая, и плато это воду собирает и потому всегда влажное оно, что грибы как раз и любят.
- Дальше, Кузьмич, всё равно, ка-е, не пойду, давай в тайгу сворачивать. Что тут найдём, то и соберём, а пёхом из-за грибов каких-то пыхтеть дальше и подыхать на сопках здесь я, ка-е, не намерен!
Мужики сворачивают с профиля, входят в редкий и невысокий лиственничник, принимаются рассматривать густо поросший голубичными семейками склон. Грибов хоть и немного, но вскоре завиднелись небольшими колониями. Вот извилистая дорожка твёрдых и рослых с оранжеватыми шляпками - спрятались в траве, поднявшейся вдоль полусгнившей гнутой коряги. Здесь такие именуют маслятами, но шляпки хоть и атласные, однако не липкие. А вот - плотненькие, но росточком поменьше, на игрушечные бочоночки с крепкой головёнкой похожи, полностью белые грибочки - абабками их в посёлке зовут. Постепенно вёдра заполняются наполовину.
- Так… Хватит, Кузьмич, с меня грибов этих задрипанных твоих, ка-е, - заявляет Плутовец. Не по нраву ему не только пеший ход, но и повторяющиеся наклоны за добычей. Пузо не зря людям не нравится - во многих делах существенно мешает и раздражает оно. - Пошли назад. Скажу кому надо - домой мешок сами припрут. Буду я из-за этого дерьма, ка-е, по кочкам дурняком запинаться да под комарами мытариться…
…С профиля, на обратном пути взору открылась панорама деревянного двухэтажного посёлка, присевшего на сопке напротив, за озером: правильные вертикали и горизонтали двух десятков улиц, высокое здание алмазной фабрики, что особняком и уступами многих этажей справа высится на самом гребне. Из-за деревянного посёлка с высунувшейся дальше сопки выглядывает второй, с недавних пор основной пятиэтажный микрорайон с крупноблочными домами на сваях. У основания ближнего, деревянного посёлка - площадка автостанции с парой автобусов. Они будто спичечные коробки издали видятся. Ещё ниже - прямоугольник открытого хоккейного корта.
- Так вот заснять если, Иван Ефимыч, картинку отсюда: правильное поселение к озеру таёжному живописно приладилось - куда уж лучше вид получится!
- Да-а, - Плутовец на неспешном спуске несколько успокоился - факт скорого возвращения домой из изнуривших его блудней вне бетонного покрытия, похоже, окрылил зримой перспективой их завершения. Натужно, но без упрёков ступает он чуть сзади и сбоку, выискивая сосредоточенным взглядом всякий раз место для очередной постановки ноги. - Озеро только мёртвое. Нет бы за сопку, ка-е, отходы с фабрики сбрасывать; но - дорого. Нас безнаказанно травить дешевле выходит, - угрюмо сопит он, соглашаясь с Кузьмичём на этот раз.
- Вон, внизу, пониже автостанции, теплицы ОРСовские стёклами блестят: огурчики, помидорчики парниковые… Я забрёл как-то с охоты на дачи за новым посёлком и подивился: медвежий же угол - Круг Полярный рядом, морозы лютые, мерзлота вечная, ночь зимой длиннющая… - а люди овощи исхитряются под плёнкой выращивать! Тут и земли-то нет, считай, - дефицит. В пойме речной подобие её едва наскребли и по ящикам деревянным в теплицах разложили. Буржуйки поставили... Весной, когда засеют, - дежурят, подтапливают постоянно. Столько хлопот, а изворачиваются, добиваются желанного результата - кормятся натуральной собственной продукцией! Ещё и продают. А на материке в деревнях иных посмотришь - не ценят, что имеют: чернозёма благодатного вволю, грядки открытые - пожалуйста, расти, что душенька пожелает! А многим лень руки свои даже для себя в собственном огороде как надо приложить!..
С просеки вдруг взвилась огромная головастая птица с большими глазищами, клюв крючком, седое оперение. Отлетела в беззвучном пируэте в сторонку и взгромоздилась на шпиль лиственницы.
- Сова полярная! Первый раз вижу, Иван Ефимыч. Попробую подойти насколько подпустит. Разглядеть и сфотографировать натуру хочу.
- Да ладно, ка-е, чего смотреть-то на неё: ворона - она и есть ворона! Нечего время терять, пошли…
- Ты иди, я догоню.
Но сова Кузьмича тоже ждать не стала: сорвалась с макушки и скрылась за деревьями.
- У меня с собой, Иван Ефимыч, паёк в рюкзаке есть. Ты как насчёт на дерево присесть и пожевать? - возвратившись к спутнику, предлагает Кузьмич. - Подошли уже к первой нашей с тобой "отсидке".
- Давай, - отдуваясь, соглашается спутник.
Грибники усаживаются на ствол той же, вывернутой с корнем лиственницы. Кузьмич извлекает из рюкзака кружку из нержавейки, передает Плутовцу; вынимает термос с чаем, бутерброды с ветчиной, свинчивает с термоса крышку, разливает парящий коричневый напиток в протянутую кружку. Себе в крышку от термоса налил. Разбирают из пакета бутерброды…
- Я вот смотрю на выворотень, Иван Ефимыч, на котором сидим, и такая параллель на память пришла. Землячок у меня в райцентре, заместитель начальника следственного отделения по вашей линии. Заехал я как-то попутно к нему, а он мне рассказывает: следователь у них дачу за городом в тайге купил. Приходит как-то летом туда: дверь выломана, внутри всё раскурочено… Припасы у него были, продпаёк на службе выдавали: молоко сгущённое в маленьких банках, консервы… Всё украдено. Он опергруппу в гневе вызвал. Приехали, осмотрели - медведь, оказывается, погром с воровством учинил. Ни к кому больше не забрался. Следаку знающие люди посоветовали: "Ставь надёжную дверь: опять обязательно припрётся…" Тот дверь дубовую в спешном порядке воздвиг, оцинковкой её снаружи обил и в уверенности и спокойствии из очередного продпайка в домик опять же консервы завёз. Несколько дней прошло - сосед по даче, перепуганный, сигналит: "Давай срочно на дачу свою - опять медведь разбой у тебя учинил!" Вооружился тот, прискакивает на "дежурке": дверь дубовая вырвана, лист металлический с неё содран и будто картонка измят. А сосед рассказал: возился он в домике своём напротив, вдруг слышит - ревёт кто-то дико на улице, долбит глухо… Он в окно выглянул - медведь по двери дачи следока лапой лупит, злится, что сорвать легко не получается! А сосед-то с ружьём прибыл: жаканы в стволы загнал и на крыльцо… Дверью, видно, стукнул неосторожно - медведь услышал, разворачивается и к нему через улицу поскоком прямым… Лихо так! Улицы-то дачные медведю на два прыжка всего… Мужик о геройстве своём забыл, мигом запёрся изнутри, с ружьём к стенке прижался, затих… Притворился, что его тут уже нигде нет. Медведь походил, походил, окошко маленькое разбил, рявкнул в него для порядка, но осаду снял и к следаку вернулся. Вытащил, стало быть, мишка, дверь с коробкой, отыскал внутри новый продпаёк и, косолапя на задних, передними всё найденное к груди прижал и в тайгу унёс… Ни одной банки по дороге, умелец, не обронил!
- Да банки-то, ка-е, зачем ему?
- Вскрывать научился: с размаху когти в жестянку вонзает и высасывает сласть. Открывалка у него, выходит, всегда при себе. Ну что, Ефимыч, ещё по норме выпьем?
- Давай, коль есть. Но лучше б уж дома, ка-е, водки в термос холодной насандякал, чем чай какой-то по тайге, ка-е, на хребтине таскать.
- Сейчас сладенького, горяченького, да рот вяжущего выпьешь - такой прилив сил почувствуешь! Водка в сравнении с чаем дрянь - горькая! Как её коммунисты пьют!? Да с ног, к тому ж, валит. А с чая настоящим рысаком домой поскачешь… - приговаривает Кузьмич, наполняя из термоса ёмкости. - А медведя того охотники прихлопнули потом - опасен стал.
- А я сам тут, ка-е, на медведя в тайгу ходил! - вдруг деланно небрежно заявляет Иван Ефимович.
- Ты? - искренне удивляется Кузьмич. - Где?
- Здесь, лет десять, ка-е, назад.
- Да не водятся тут медведи!
- Забредают иногда с юга. Но тут им, ка-е, жрать нечего и их всегда отстреливают. Редко только забредают, больные да старые… При отсыпке трассы, ка-е, на нулевом километре гравий для зимника брали, и в карьере потом первую мусорку поселковую устроили. Теперь их несколько. А тут снег уже выпал, и мне, ка-е, в милицию звонят: медведь на мусорке объявился - следы есть. Да и кто-то даже, ка-е, самого мельком видел - на машине утром по дороге проезжали рано. А он же шатун, не залёг, теперь точно на людей, ка-е, нападать станет. Я соседа позвал, он сибиряк, охотник и медведей раньше не одного взял. Начальнику ЖЭКа, ка-е, сказал - тот тоже охотник и у него машина была, "козёл", ГАЗ-69 ещё, стекло лобовое, ка-е, помнишь, поднимается. Ну и водитель его, парень молодой. Вооружились "до зубов", те с ружьями, а я ещё "калаша", ка-е, взял с двумя рожками патронов и ПМ свой табельный. Приехали на мусорку во второй половине ночи. На газике в карьер, ка-е, спустились, "козла" ящиками из-под фруктов заставили, стекло лобовое подняли, зарядились - сидим, ка-е, ждём… Под утро, сереть после ночи только стало - вышёл, ка-е, медведь из тайги, на обрыве силуэтом размытым остановился, носом водит… Спускаться по круче потом к мусорке стал, но услышал нас: предохранителем, ка-е, кто-то раньше времени щелкнул. Чуткий такой: как рванул, гад, назад, по обрыву вверх… Мы повыскакивали и всей огневой мощью, ка-е, по нему!.. Те - из двустволок, я - очередями короткими из автомата палю… А медведь всё равно в тайгу утёк! Далековато, ка-е, всё ж, было. Ну, подошли к следу, медвежатник посмотрел: "Ранили, - говорит, ка-е, - мишку крепко. Добирать надо, нельзя подранка оставлять, еще опасней стал". Народ-то по тайге и просто так на лыжах, ка-е, ходит, и охотники за куропатками, зайцами вокруг поселка шастают. Но сразу за подранком идти, будто бы, нельзя.
- Ну да: в горячах, если облежаться не дать, даже тяжело раненый зверь далеко уйти может. А не гнать если - лёг, расслабился и, глядишь, готов, истёк…
- Тот так и сказал. Ну мы провиант, ка-е, достали, выпили, закусили… С час, наверно, в машине сидели грелись: стекло-то переднее на место установили, машину завели. Медвежатник потом нас, ка-е, шеренгой расставил, сам на след в центре цепи встал и мы так вот фронтом, ка-е, в тайгу двинули.
- Фронтом?
- Ну да, зверь же раненый, как медвежатник объяснил: петлю, ка-е, всегда делает и у следа потом своего затаивается. Пропускает преследователей и сзади, ка-е, накидывается. Потому и шеренгой идти надо, чтоб, залёг если, не сзади нежданно напал, а спереди перед стволом, ка-е, оказался. Ну вот, долго, как показалось, за ним шли, и вот из кустов ольховых за поляной как туша поднимется!.. И на задних лапах, ка-е, на меня прямиком… А я мужикам ору: "Не стреляйте пока, я сам…" - и по нему из "Макарова", ка-е, трижды… Медведю хоть бы что! Прёт… Потом мужики уж сами пальбу открыли. Завалили жаканами. Медвежатник говорит: "Уши не прижаты, готов!". Оказывается, у раненого зверя - уши к голове обязательно прижаты! А оттопырены если - значит, ка-е, не контролирует себя уже. Я и не знал. Подошли к нему - спокойно, ка-е, лежит. Шофёр на него верхом на радостях как запрыгнет, за уши медвежьи будто за вожжи ухватился: "Но-о-о!" - орёт, и на себя, ка-е, уши тянет. От земли даже голову чуток оторвал. А медведь тут как пасть вдруг разинет… Оттуда пар… Шофёра как ураганом, ка-е, с мишкиного загривка снесло! Глядим - уже за кустами ольховыми зад шофёрюгин по снегу завихрение метелит!.. Да и мы с начальником ЖЭКа тоже от неожиданности такой назад запятились. Медвежатник говорит: "Да готов он, ка-е, чего испугались! Это морду пацан от земли задрал, вот челюсть нижняя, залипшая, самопроизвольно, ка-е, и вывалилась!.. А пар - не остыл же ещё". Мы осмелели, видим, что медведь и впрямь лежит не шелохнётся, действительно намертво завалили. Подошли, я давай свои дырки от пуль пистолетных на мишкиной груди искать. Нашёл все три - по месту, оказывается, положил, ка-е, да только тот их будто и не почувствовал… Вот тебе и девять миллиметров! Махину такую "Макар" скоро не останавливает.
- А назад-то с тушей как?
- Вот и назад-то!.. Зовём шофёра, а он, ка-е, к нам не идёт! Боится! Орёт: "Оттуда говорите, что надо?" Начальник ЖЭКа ему: "Я дам тебе сейчас, ка-е, "оттуда"… Сюда иди, орать я тебе на всю тайгу буду!.. Гер-рой…" Подошёл к нам парень, нехотя. Ну, начальник его озадачивает, дескать, к машине возвращайся, в ЖЭК езжай, трактор с санями бери и сюда обратно с трактором и санями гони. А мы тут чувствуем - запах какой-то, ка-е, знакомый, но не приятный зародился... И не поймём, откуда тянет? Медведь, что ли, перед расстрелом обделался? Но не видно лепёх его на поляне, вроде... Потом дошло: это ж шофёр со страха в штаны, ка-е, на мишке наклал! Потому сначала и не подходил к нам. Начальник ему, когда разобрались, как заорёт: "Провоняешь машину если, гад, или, не дай бог, сиденья "обделаешь" - убью скотину!.. Чтоб по дороге к "козлу" вычистился в тайге. А в поселке переоденься и подмойся! Поодиколонить зад не забудь! Храбрец..." Ушёл шофер, а мы на тушу тёплую присели, закурили… Вот тебе орёт кто-то из-под сопки: "Мужики, ка-е, не стреляйте!.." Мы кричим: "Не будем, давай прямо к нам дуй!". А сами - в ольшаник, что за медведем, в кустах спрятались, ждём… Лайка на поляну выскочила, уши вмиг поджала и назад… Потом охотник тот насторожено из чащобы высунулся, а тушу засёк и… гнать прочь! Звали - не дозвались, не доверился больше нам.
- Шкура-то кому досталась?
- Привезли медведя в посёлок. Народу, ка-е, много посмотреть сбежалось! Решили в ЖЭКе его разделать, в коридоре. До ночи с ним умельцы поселковые возились. У начальника ЖЭКа в квартире, она в соседнем доме, свежатинку для нас специально назначенные люди жарят-парят… Я шкуру, конечно, себе, ка-е, по-честному определил - я ж организовал-то всё! Потом, разделали когда, начальник ЖЭКа нас домой к себе удачу обмывать позвал. Я шкуру сразу хотел забрать, но он отговорил: "Пусть тут лежит, а то в квартиру мне, ка-е, блох ещё с ней занесёшь". В ЖЭКе-то у него сторож ночной был. Ушли к начальнику, до утра почти прокутили. Домой когда собрался, на улицу вышел - в ЖЭКе дверь нараспашку, свет горит… Я бегом туда! Вот как чувствовал, не хотел шкуру в ЖЭКе, ка-е, оставлять: всё когти сволочь какая-то с передних лап мишкиных посрезала! Я сторожиху искать, уши чтоб старухе накрутить - никого в ЖЭКе нет. Начальник её говорит: "Рядом она, ка-е, живёт, вон окно светится, пошли, я сейчас ей задам!.." А что толку теперь от его "задам"? Заходим, а та чаёк не спеша попивает!.. Улыбается нам, сволочь! Ну отматюкали её вдвоём, а та не поймёт ничего, в слезы: "Вы же сами, ка-е, позвонили, велели, чтобы домой убралась. А когда надо обратно позовёте. Чтоб вам не мешать..." Ты понимаешь: какая-то гадина, ка-е, от лица начальника ЖЭКа бабку по телефону домой с дежурства выпроводила, и… маникюр медведю моему подчистую устроила!
- Нашёл злоумышленника-то?
- Не нашёл! Попался бы он мне, ка-е… Долго дыбали потом… Но не прокололся, гад, нигде. Шкуру, сволочь, мне испортил! - Иван Ефимыч дёрнул обозлено головой. - Я от неё отказался потом: как трофей - не то уже. Скажут: мишка-то, ка-е, ручной был - даже когти подстригать давался! Злых языков сколько вокруг! Продал шкуру. Ну что, Кузьмич, домой поковыляли.
Иван Ефимович тяжело привстал с дерева, медленно, кряхтя, распрямился.
- О-о-ох… Чтоб я ещё когда пешкодрала в тайгу за кем попёрся!.. Подъехал, ноги на землю, ка-е, из машины извлёк, подышал в кресле природой, подождал, когда тебе что укажешь наносят… И домой! Вот только так! По тайге пусть медведь, ка-е, с такими вот как ты… - Иван Ефимович чуть помолчал, подбирая слово, - любителями… пусть шастает.
- Грибы-то мои возьмёшь, Иван Ефимыч? Мы с женой достаточно уже наготовили. Тебе место показать только и шёл.
- Давай, раз так, - Плутовец протянул своё ведро. - Пересыпай.
Однако тут же его отдёрнул:
- Нет, в посёлке пересыпешь, когда в машину, ка-е, сяду. Что это я за тебя до посёлка корячиться, ка-е, с лишним грузом по кочкам должен?! Не отлынивай.
И Иван Ефимович, ссутулившись, первым поплёлся к броду через ручей…
* * *
Истекали восьмидесятые годы двадцатого века - канун распада великой державы. Дотлевала изгнившая власть, которая совсем скоро из-за собственной ущербности рухнет, и которую народ не кинется поднимать...