- Туман-то какой все дни последние висит,
Лексей Лексеич! - обращается Кузьмич к напарнику по охоте.
- К полдню дело, а не рассеивается. Вон, взгляни в окно -
в конце усадьбы сосен не различить, что уж про лес за рекой
говорить… И тихо… Березки не шелохнутся! К вечеру нас совсем
мгой седой затянет…
Лешка, однако, увлечен последним номером "Российской
охотничьей газеты" - "заглатывает" из неё статью
за статьей. Голову даже к окну не повернул. Не на приеме,
похоже, - антенну неуважительную свою вовсе отключил.
- Ноябрь стихиями заметелил, деревьев столько в лесу снегом
обломало, а сгинул безвременно гость белый - туманы с дождями
слопали голубчика почти весь, - высказывается Кузьмич, хоть
и вслух, но, по сути - для себя лишь: Лешкины перископы -
глаза и уши - из пристрастной глубины газетной ещё не высунулись.
В дверь сельской обители постучали; взрычал и бросился с лежанки
из каминной к проходу шоколадно-белый курцхаар Алдан.
- Да, заходите, кто там? - зовёт Кузьмич, пройдя в прихожую
и отворяя дверь на улицу. - Открыто. Уйди, Алдан, - прикрикнул
на пса.
На пороге соседка Клавдия стоит - невысокая полная и озорная
на язык женщина, которой за шестьдесят когда-то перевалило…
Но - не вчера!
- Ага, взайду без спросу, а вы тута, вдруг, голыи…
- Ох, мужика голого на старости лет бабёнка испугалась! Давно
с тобой такое?
- Да не я - вас с жаной вдруг застукаю да нашорохаю; молодыя
ведь ишшо…
- Это каким же таким местом своим настращать сразу и мужика,
и бабу мыслишь?
- Ладно… Вам бы всё посмеяться, мужукам… Лёшка-то иде? Машина-то
яво, смотрю, у дома вон стоить…
- Да вон, на диване поселился, не стронешь… Заходи.
Клавдия проходит в кухню.
- Лё-о-шк, ты кады в город-то поедешь? - спрашивает она, заглядывая
из кухни через арочный дверной проём в каминную.
- Сегодня, - не отрываясь от журнала, с очками на лысом лбу,
бросает слово Лёшка - включил, значит, приёмник свой на женский
голос.
- Моих с собой не заберёшь? Ольгу и Любу. Родственница в городи
с трамвая сходила, а ие машина-то и сбила. Люба-то, сноха,
в Москву вечером поедить, а Ольге к родственнице надыть. Чём
на автобуси - лучше уж с тобой. Заплатим, сколько велишь.
Ты во сколько поедешь-то?
- Мы на охоту, на зорю вечернюю сегодня собираемся, - подключается
к разговору Кузьмич. - Часов в семь, наверное, поедет… Да,
Лёш?
- Да. Я к вам вечером заеду, - на мгновенье поднимает от газеты
справную лысину с очками на лбу Лёшка.
- А я молочка табе баночкю за то дам.
- Ты ж недавно говорила, что молока больше нет? - встрепенулся
Лёшка, окончательно оторвавшись, наконец, от чтения.
- Мало его, корова доиться бросаить. Самим не хватаить - ртов-то
сколькя... Но табе дам. Как же табе такому нужному мужуку
да ня дать, не угодить?.. - Клавдия улыбается, искря смешливыми
глазами. - Дам, дам... Табе одному дам...
- Ну, ладно, - как бы соглашается Лёшка. - Но… - он тоже лукавит
взгляд, - пусть бабы ещё и… по-другому, по-своему расплатиться
готовятся… - зацепил, стало быть, Лексей Лесеича бабкин подтекст.
- Спецрейс всё же! По бездорожью! В областной центр! И не
на телеге по грязи, как мужики ваши, с хвостом конским перед
личиками мадамов повезу… а на белой всепогодной красавице
"Алёнушке" - на "Ниве" всепролазной моей
сухонькими через непогоду доставлю! Прямо к месту лимузин,
так сказать, подам! И тут, и там ногами топать почти не придётся.
Честь-то какая!..
- Эт натурой, что ля, ещё доплатить надыть будить?! - догадывается
Клавдия. - Да там совсем уж старая одна, семьдесят два годка!
С гаком! - восклицает игриво, не смутившись ни сколь и явно
сбивая цену соседка.
Но Лёшка - тоже не промах, охотник тот ещё, да и платёжные
ресурсы клиентки он знает неплохо:
- А Ольга? - говорит он вкрадчиво, и будто ввинчивая снизу
вверх лицо в вопрос, имея ввиду разведённую тридцатилетнюю
соседкину дочь.
- Ну… с ней сам торгуйси. Я-то как ёй в деле таком прикажу…
Выросла давно, сама всё решаить... А, можить, и мине с вами
за компанию съездить?.. - будто раздумывает Клавдия. - Прокачусь,
проветрюсь туды-сюды…
- А назад как? - дивится Лешка.
- На автобуси вярнусь.
- После такой поездки, Лёш, - встревает в торг Кузьмич, -
ты, как честный человек, на всех трёх обязан будешь жениться!
- А я женат! - беспечно отмахивается Лексей Лексеич.
- Не так всё просто, Лёш! Мужик один обещал закон о многоженстве
в Думе скорёхонько протолкнуть, - предостерегает Кузьмич.
- Ты - с ними, - Кузьмич кивнул на Клавдию, - в губернию,
а законодатели его как раз и примут!.. Ой, влипнешь, малый…
Столько жён не прокормишь! Клава, вон, с коровой, а молоко
- не всем!.. Потому как мало, на свою ораву не хватает! А
у неё не три, а один мужик, и племя в доме растёт от него
одного! У тебя же на три, нет - четыре жены в перспективе,
твою нынешнюю посчитать забыл, - ни коровы, пока, ни козы
какой-никакой не просматривается… Есть Динар, кабель твой,
но что с него возьмёшь, не доится он даже. Не готов ты пока,
Лёш, плату по сделкам натурой принимать - бабы остриём закона
под кадык припрут и, как сосед Алексеич про коня своего говорит,
когда запрягает, - обротают! Сбежишь потому скорёхонько, если
удастся, в лес тамбовский и до конца дней своих с Динаром
волосатым будешь там… паспорт от ЗАГСа и от претенденток исштамповать
его прятать!
Что уж там повлияло: может, Кузьмич надоел, - но Лёшка, отложив
на диван многостраничную газету, переходит на деловой тон:
- Ладно, Клав, не беспокойся, заеду часов в семь вечера. Довезу
всех, и до вокзала, и куда надо… До места, в общем, доставлю.
А тебе самой чего зря мотаться-то? Годы-то вон какие!.. На
автобус обратный сегодня уже не успеешь - кто корову-то тогда
доить станет? Мужику-то твоему Бурёнка, помнится, говорила,
- не даётся!.. Даже если в юбку твою обрядится. Так что, не
заморачивайся попусту, всё путём и без тебя спроворю.
- Ну, спасиба! - с явным удовлетворением отзывается Клавдия,
прощаясь.
Сколько раз Кузьмич замечал и восторгался одновременно - вот,
умеет соседка торговаться: отвертелась, ведь, аж от половины
платежа, от всей натуры, то есть! И легко-то как отвертелась,
прямо-таки изящно: та - старая, с этой - сам договаривайся,
а противиться будешь - ещё и третьей с тобой поеду… И вот
контракт перевозки пассажиров заключен! Причём, как самоотверженно
за других, старая, билась, отшивала! И по собственной инициативе.
Выходит - чисто спортивный, а точнее - профессиональный интерес
гнал бабёнку к сегодняшней победе в торге: скинуть цену за
просто так. Истинное мастерство подобным путём и приобретается,
в постоянной учёбе и тренировках. Но… есть одно "но"!
Не утверждая однозначно за молодую пассажирку, а вот та, что
формально постарше чуть - ещё как сказать: останется ли вдова
довольна упущенным по вине инициативной родственницы столь
эксклюзивным шансом расчёта под старость лет… Дознается из-за
кого она за проезд не доплатила - вдруг не только обидится,
а, хоть и родня, ещё и засудит за упущенную выгоду и моральный
вред?! Как знать, как знать? Даже у родственной женской душу
в закоулках такие потёмки иной раз обнаруживаются...
…В конце дня отправились Кузьмич с Лёшкой и дратхааром его
Динаром на охоту к реке. Идти на тамбовщину надо; в родной
области утиную охоту под предлогом птичьего гриппа к неудовольствию
легиона страстных утятников закрыли. Кругом разрешено, а у
себя - грипп, которого никто не видел! Темнят чиновники местные,
что-то не то тут!..
Кузьмич прихватил в рюкзак несколько резиновых чучел чирков,
стульчик раскладной, фонарь на двустволку. За сосны, что за
усадьбой, вышли - впереди краем берега, еле различим в густом
месиве тумана, спешит размашисто высокий кто-то к ближнему
броду…
- Кого ж носит по угодьям некстати в пору такую? - возмущается
Кузьмич. - С реки всех уток наших теперь посогнал.
- Со спиннингом, вроде? - присматривается Лёшка. - Уходит,
похоже.
Пока добираются мужики через низину старицы и луг до берега,
незнакомец краем успел прочь пару сотен шагов вверх, до брода
намерить. Остановился, раздумывая, повернул к воде, пошёл
по мелководью разлива осеннего к кустам, что куртинками обозначают
сушу в обычную пору, когда река в русле, а не как сейчас -
разбросалась просторно в ноябре, словно весной, и вихры таловые
эти едва ль не в середине разлива оказались. Стоят охотники
у обрыва над холодной и тёмной, будто враждебной стремниной,
наблюдают за пришельцем незваным и нежеланным. А тот от кустов,
порождая броднями волну на спокойной глади затона, вернулся
на "материк" и тёмным пятном в туманном молоке направляется
по берегу назад, к Кузьмичу и Лёшке.
- Сети, что ли, проверял? - предполагает Кузьмич.
- Да там мелко, по колено! Какие сети?.. - возражает Лёшка.
- Пошли на место своё, чего тут попусту стоять ждать?
Место охотничье - те же островки с кустарниками у брода, где
только что хлюпал сапогами на отмели незнакомец. Встречаются
с ним на берегу:
- О, привет! - здоровается Кузьмич, узнав местного пастуха:
долговязый бодрый мужик в болотниках, лет сорока восьми, в
старой ватной фуфайке, с острогой наперевес в руках. - Ну,
набил чего?
- Нет, не подпускает сейчас, - косится мужик на потянувшегося
к нему носом Динара. - Я к ней, а она с мели - в глубину…
Вот мороз на днях был - хоть пустыми руками бери: вялая стояла.
Я красноглазку и щурёнка руками так и словил. А щука есть!..
- Долбить в этом году снова будешь? - интересуется Кузьмич.
- Как долбить? - удивляется пастух.
- Ну, как прошлой осенью долбил, - он по перволёдью - встречались
с Кузьмичом на реке - выслеживал рыбу на мели и через лёд
глушил колотушкой.
- А-а! По льду прозрачному, когда снега нет? Да, хорошо тогда
получилось! Буду, конечно!
- Не жалко: острогой и дубиной живых да по голове?.. - для
прикола интересуется Лёшка.
- Меня кто пожалел? - озлился вдруг рыбак. - Зарплату смешную
- и ту через раз… Подыхать с голоду, что ли? А вам самим вот
не жалко? - пастух кивнул на ружья.
- Ладно, пора нам, а то на зорю опоздаем, - заторопил Лексей
Лексеич.
Мужик с острогой, не оценив шутки, насупившись, направился
берегом по течению вниз, а охотники - дальше, вверх, к близкому
уже броду.
- Такую же острогу ты из погибшего бобра вынул, - напоминает
Кузьмич. - Лет пять назад на затоне у леса, помнишь, наткнулся,
древко сломано было… Не желал бы тоже как этот с острогой
походить? - провоцирует приятеля, заведомо зная, что тот откажется.
- Да ну её, не по мне это, - отмахивается напарник. - Проще
уж из ружья… И подходить так близко не надо! Не хочется только,
не тянет… Спиннингом интересней. Я вот на этом, ближнем островке
сяду, а ты можешь на следующем разместиться. Утки прошлый
раз, когда ты к печке спиной "приклеился", на зорю
не пошёл, - здесь, между островками и берегом нашим на мель
садились.
- Нам бы не перестрелять в темноте друг друга.
- А ты вверх пуляй.
- Уж это-то я не сегодня сообразил. А если к чучелам сядут?
Рикошет от воды?
- Да не увидишь ничего на воде даже и с фонарём своим - туман
же! Помнишь, в тумане на машине с фарами обычными по дороге
крадёшься - бровки по краям даже не видны. Противотуманка
нужна!
- Пожалуй, так. Но я и не собирался стрельбу подсвечивать
- на месте осмотреться, чтоб не забыть чего. Путь обратный
осветить... Тебе о месте своём просигналить... О, опять ещё
кого-то несёт! - замечает Кузьмич размытую фигуру на приречном
бугре, вынырнувшую из белой мги от окраины села.
Кузьмич, не дожидаясь позднего гуляку, входит в разлив; Лёшка
на берегу, ботфорты заколенников отворачивая, замешкался.
- Это что эт вы тут делаитя? На охоту, что ль, пришли? - доносится
до Кузьмича скрипучая старушечья тягучка.
По крикливому голосу узнаётся бабка Даша Попова, бойкая старушка
едва ли не восьмидесяти лет. Не сидится старости дома, на
речку погулять одна в сумерках мутных вышла. Как молодая когда-то,
наверное… А она и сейчас фактически молодая: года два назад
по улице в октябре босиком по бездорожью стылому вон как спешила-рассекала;
ступни мокрые, но красные от прилива крови - сосудистая система
у старой, видно, в завидном порядке. Кто из юных с ней наравне
так сейчас сможет?!
- Да, попробуем, - отзывается Лёшка, уже с воды.
- Ну-ну, - заключает бабка Даша и, не торопясь, шествует по
берегу дальше.
Кузьмичу вдруг вспомнилось, как эта самая бабка не так давно
проникла через ограду из жердей его усадьбы и, озираясь, засеменила
к бельевой верёвке, что от гостевого домика к срубу будущей
бани была протянута. Половину пути уже по чужой земле от границы
нарушителем тайным проскользила, да тут Кузьмич пред ней из
ямы глубокой чёртом из табакерки высунулся - песок для нужд
строительных в ведро набирал; песок строительный здесь кругом,
надо только дёрн на штык снять. Бабка от неожиданности оторопела:
встала, будто вбетонированная, и в страхе, уставившись на
невесть как вывернувшегося из земли Кузьмича, залепетала:
- Ой, и что ж эт я, дура, сюда припёрлыся?! Мне ж в другую
месту совсем нада!
- Здравствуй, бабка Даш! - иронично поприветствовал Кузьмич.
Та явно нацелилась на оранжевое большое махровое полотенце,
притягательно-безнадзорно вывешенное на веревку для просушки
после недавней Кузьмичёвой "ванны" в стылой реке.
Мысленно, похоже, старуха уже поживилась манящей с улицы добычей:
на участке и поблизости - никого, а мотоцикл Кузьмичёв с дороги
из-за сруба не виден…
- Здравствуй, здравствуй… - наскоро отстрелялась бабка, круто
развернулась и шустро засверкала голыми пятками к границе
усадьбы обратно, где у неё, как говорят нелегалы, "окно"
имелось - пролаз на закордонную территорию меж двух жердей.
…По колено в воде охотники проходят каждый на свое место.
Лёшка в засидке быстро замирает, а Кузьмич, разложив в невысоком
ивняке островка извлечённую из рюкзака раскладную скамейку,
хлопочет с чучелами, привязывает их к срезанным ивовым прутикам,
забредает в воду, втыкает прутики в дно разлива в двух десятках
метрах от кустов. Вышел к скамейке, посмотрел - нет, слишком
размеренно разместил чучела, надо ближнюю пару в кучку сбить.
Пошёл, переставил. Вернулся, сел левым боком к чучелам для
удобства стрельбы в вероятном направлении.
- Лёш! - окликает напарника. - Встань!
Лёшка смазанным силуэтом возникает в середине своего красноталового
укрытия. Встаёт и Кузьмич:
- Видишь меня?
- Вижу.
С взаиморасположением определились, можно охотиться - в данном
случае это означает замереть. Замер Кузьмич, а мысль к пастуху-браконьеру
вернулась: "Не он браконьер, а его в родной стране браконьерским
способом безнаказанно истребляют: даже за государственные,
народные ресурсы - газ, электроэнергию… дерут с людей беззастенчиво;
опять тарифы в небо полезли… Объясняют, что нельзя никак иначе,
дескать! Инфляция десятью процентами по карману людей шибанула,
а эти из "национального достояния", как газовая
отрасль себя в рекламах именует, - аж на четверть мзду взвинтили!
Не от таких ли "вилок" в рекордные сроки обнищания
большинства люда в государстве в эти же сроки с нуля миллиардеры
долларовые, мгновенно, считай, пачками образовались… Мировыми
лидерами по олигархам стали! Те, закордонные, веками и родовыми
кланами центы копили. Кроме Билла Гейтса. Но он, хоть и богатый
самый, да заработал честно! А в нашей смутно-скорой приватизации
сколько народа безнаказанно от чеков бесплатно освободили?..
Чек от обладателя заполучили, бумагу внешне солидную выдали,
а потом… обанкротились! Активы куда-то ушли, а без них "документ
солидный" просто бумажкой жестковатой стал. Только ведь
- ничто не пропадает бесследно и не возникает из ничего! Уклон
нужный сконструировали умельцы ушлые, и на что лёг глаз лихо
стало перетекать само, куда они поток уворованный зарулили!
От масс - к ним, немногим! Бесплатно! Даром! Но создавшие
для себя эти "замечательные" условия никогда за
чудовищный браконьерский беспредел над народом спрос с себе
учинить никому не позволят. Теперь "национальное достояние"
сделалось инструментом национального обнищания. Что это я,
однако, разбрюзжался? Чтобы не случилось - сами же мы во всём
и виноваты! И достойны именно того, что имеем сегодня! Терпеливый
у нас народ… Ему много не надо. Да ничего, почти, не надо,
не душили б насмерть, не обворовывали без меры... Подмечено,
однако: "Остерегайся ярости терпеливых!".
…Тихо над рекой. Мышь чёрная прошмыгнула меж голых лозинок
у самой воды и скрылась внезапно: вроде и прятаться-то негде,
гольё жидинок тонкое да песок, кое-где листвой слежалой, потемневшей
от сырости, в ямках приброшен! В кустах затона за Кузьмичёвой
спиной кто-то плюхнулся в воду: утка, конечно, но как прилетела
- не услышал. Да и не видно уже на тёмном фоне высоких берегов
затона. Может, туда перейти? Нет, уйдёшь, а они здесь садиться
станут, так обычно бывает, когда начинаешь в поисках лучшего
метаться. Вот уж и совы беззвучно закружили над головой. Не
боятся ведь, стволами при желании достать можно… Кузьмич шарит
по карманам манок, делает с перерывами по два кряка, чтобы
утки, зов заслышав, обман не распознали. Лёшка тоже начал
уток подзывать. Делает это не манком, а губами с особым изворотом
языка крякать приноровился. Кузьмич пробовал по его - не получается,
щекотно губам. Слышится свист крыльев сзади, со стороны затона
налетают стремительно два неясных утиных призрака, но пока
Кузьмич разбирался что к чему, развернулся - стрелять поздно,
скрылись они в сумерках и тумане с коротких и не юных дедовых
глаз. Несколько минут - и вновь налетает пара, но теперь с
мелководья, по которому Кузьмич на островок пробирался. Делают
над Кузьмичом проворный вираж к реке и скрываются в Лёшкином
направлении. Опять не успел! А Лёшка чуть позже стреляет -
видится вертикальная вспышка от выстрела над его засидкой.
Но тихо после замолкнувшего эха, стало быть - мимо. Через
несколько минут опять Лёшка огонь драконом сказочным в небеса
насупившиеся наклонно мечет; в сторону своего берега теперь.
Динар вскачь по отмели понёсся, хозяином поощряемый:
- Ищи, подай, Динар!
"Сбил, похоже, - мыслит Кузьмич. - Жирная утка осенью,
хороша! Лишь бы "насморка" у неё, властями на днях
виртуально намороченного, не было! Кузьмич потянулся плечами,
зевнул - что-то, однако, к дрёме повернуло…
"…Здесь, у вас на соседней тамбовщине, как и во всей
необъятной стране нашей, заразных уток, слава богу, тоже пока
нет. В нашей губернии что с напастью сей, меня спрашиваете?
Отвечаю: реального птичьего гриппа и в моей округе всё ещё
никак не нашли, хоть и искали сильно даже в самых мокрых и
самых глухих антисанитарных болотах! Но… после тридцатого
сентября, да - верно, на месяц раньше охоту на пернатую дичь
из-за опасности появления заразы из ниоткуда и из ничего с
заботливой подачи ведомства моего баловство ваше охотничье
утиное предусмотрительно мы прикрыли! И мудро, я вам скажу,
власть губернская поступила! Профилактика всегда и всем только
на пользу; и понимать её вам, утятникам, правильно надо: не
роптать, а неудобства объявленные учиться смиренно сносить!
Да, действительно, совпало: на другой день после запрета охоты
массовой - приоткрылась, поскольку - менее "массовая",
то есть не для многих - охота на копытных. На копытных охоту
всегда с первого октября открываем! Некоторые неверно её охотой
для элиты величают. Правильнее говорить - немассовая охота!
Объективно немассовая, потому как для всех без разбора копытных
не напасёшься. Лицензии же всегда по справедливости получают
исключительно те, кто ближе к окну их раздачи в нужное время
оказался! Очередь, значит, раньше, счастливчики, заказали…
Далее - конкретно о безопасном аспекте утиного запрета: не
будет в угодьях "массовиков" - они и под выстрелы
"немассовиков" не подвернутся! Губерния-то крошечная,
кабы не прострелить насквозь, да и сон драгоценный люда подданного
громким эхом канонады бесчисленных утятников не побеспокоить
лишний раз мы также озаботились. От некоторых выстрелов эхо
таким иной раз вредно-гулким случается, в какую даль только
не отдаётся… Его ж, эхо-то, нередко именно утятники с перепелятниками
из болот да полей и разносят: там что-то не то увидели… -
другим рассказали, тут что-то не то услышали… - и по дремлющим
ушам без разбора понесли! Пользы-то от этого, в конечном счете,
не просто ноль - людям, взбудораженным эхом подобным, какое-то
время сильно не спится… Что им же и не полезно! Вот жалко-то
кого, народ! Почему именно "массовики" под выстрелы
попасть могут, спрашиваете? Все просто: по утке-то людины,
в основном, вверх да вниз дробью мелкой пуляют, что для тех,
кто копытными увлёкся, не опасно, потому как снаряд дробовой
скоро в высях облаков гасится или безвредно в землю да воду
тут же и утыкнётся. А по массивной, копытной дичи - всё в
длину, да в длину обладатели лицензий пулями большущими по
вдоль земли бухают: они ж, копытные, не ныряют и над землёй
не порхают, а приземлённый уровень горизонта всегда занимают!
Кто при стрельбе такой, если что однозначно пострадать должен?
О ком, выходит, у власти забота в первую очередь налицо? Вот!
- об утятниках-перепелятниках тех же. Потому - убрать если
"мишени" их потенциальные и многочисленные с просторов
как можно раньше - они не только в тесных угодьях с лицензиатами-копытниками
плечами цепляться не будут, но и своими глазищами, раскрытыми
чрезмерно широко, дичь, что не для них, распугивать не смогут,
ну и… Почему глазищи у "массовиков" раскрыты чрезмерно,
спрашиваете? Ничего обидного, не уродство подразумевается:
дичь у утятников всё мелкая да шустрая очень - попади в неё
попробуй без глаз-то! Она же, дичь их, не просто дикая, а
ещё и не прикормлена, как лоси да кабаны, у кормушек для верного
поражения не привязана, ушло перемещаться натренирована, поскольку
за границу лететь засобиралась… Вот и таращат эти мелочёвники-эхоносы,
утятники с перепелятниками, глаза на всё и всех в округе по
привычке… В общем, от прикрытия охоты их ненастоящей, смешной,
и сами "мелочёвники" целей будут, и мешаться под
ногами льготникам в угодьях уже не в силах окажутся, поскольку
после тридцатого сентября, как уж говорилось, заявляться на
болота и в поля с лесами утятникам-перепелятникам незачем
стало - браконьерами их считать будем! Аж весь главный первый
месяц копытной охоты, весь октябрь! К тому же, и это самое
главное, - у сохатых начался гон! А утятники-перепелятники
спариванию бедных животных сильно вредят - пугают разохотившихся
копытных влюблённых! Всем, выходит, от запрета небывалого
охоты по перу в губернии единственной одна только благодать!..".
…Чёрт, придремал Кузьмич на посту! Ну, приснится же такая
белиберда! Перемешалось реальное с нереальным! Будто не в
двадцать первом веке, а в минувшем, в царское отсталое время,
до реинкарнации последней Кузьмичёвой, - проезжала на конях
вдоль границы двух губерний охота господская князя поместного;
на копытных они в первый раз в сезоне новом отрядились. И
видит главный предводитель-угодник охотничий, что на тамбовщине,
всего-то в десятке шагов от закрытых со вчерашнего дня для
утятников угодий его, привычно личными почитаемых, мужиков
в зипунах простых дюже много насобиралось… Подъехал, стало
быть, княжий угодник-начальник проверить: что за набег чужаки
в запретный край его учинить вознамерились. Оказалось: свои,
в основном, - изгнанные с родных охотничьих мест утятники-перепелятники
с тамбовскими братьями-охотниками на болотах соседских в обнимку
сидят и судачат-матерятся, "ласкают" на природе
своенравное губернское охотничье начальство… А глазищи-то
недобрые: оно понятно - смута Российская семнадцатого года
впереди, а там дальше - бунт антоновский вот-вот следом в
местах тутошних вызреть должен… И недовольством мужики как
раз предводителя важного этого почём зря и костерят! И вот
не удержался он, выступил, объяснил, недогадливым, что да
почему... Как всё правильно дурням смекать надобно! Знакомым
дядька Кузьмичу показался, представительный такой, с бородой…
На современного начальника охотуправления больно похож - они,
видно, во все времена и нутром, и наружностью одинаковые получаются.
А уж умнющий: нигде поблизости не додумались потеху страстную
мужицкую прикрыть - а он исхрабрился, извернулся для главного
двора, сподобился перед княжьим начальством своим - предложение
о запрете в угодьях мешаться генерал-губернатору внёс… А тот,
понятное дело, согласился - кому не любится охота без помех.
Поинтересоваться бы: какова ж природа сна? Откуда что берётся?..
Сидит Кузьмич у осеннего разлива на приютившей изгоев тамбовщине
и размышляет: "Обида на родную власть у утятников-перепелятников
не потому, в первую очередь, бурлит, что утеху для простонародья
закрыли преждевременно, а что дурилка о причинах закрытиях
больно уж слабовата, можно сказать - ну уж очень примитивной
вышла, как бы на беспросветных дураков, на быдло рассчитана.
А коль дурилка у начальства примитивная - на какое ж тогда
руководство мужикам повезло?! По качеству государственной
дурилки либо с глубокой грустью об открывшемся мозговом недоборе
носителя её судить приходиться, либо гордостью воспылать за
изысканность отечественного высочайшего дурения… Вот, дескать,
как ловко наши-то сегодня нас задурили, не то, что соседний
"голова" своих авчерась!..
Только в нынешнем случае уровень аргументированности обмана,
ну, не обидно для своей элиты говоря, - не возрадовал нисколько.
"Ах, нельзя охотиться на утку из-за несуществующего в
стране птичьего гриппа, и ещё потому, что выстрелами брачующихся
лосей попугаете!". Зря начальнички местные за результативность
гона зверья копытного обеспокоились, впервые за летоисчисление
наложив запрет охоты на осеннюю утку. Ну, правда же: разве
"лоси в охоте" из Центрального Черноземья за Урал
долг супружеский исполнять перебегут? Ведь не стерпят же столько,
даль-то ходом пешим плестись какая! А помчат коли, ну и пусть
бегут - там что, не Русь?! Или, может, в Испанию устремятся,
на другом конце материка прибежища политического от утятников
российских для реализации свободной любви запросят? А там,
разве, да и на пути через Европу всю, таких же утятников нет?
В той же орловщине или рязанщине восвояси беглецов россияне
же домой канонадой утиной и возвернут! Ладно, заглушили в
губернии "пугающих" "массовиков", но лесорубов
с техникой орущей да содрогающих хлёсткими ударами округу
при падении с поднебесья многообхватных дубин-стволов разве
урезонили? Они в сторонку "влюблённых" не гонят?
А грибники с ягодниками за каждым кустом, бессовестные, разве
не таятся-подглядывают, совокупляться рогатым не мешают?!
Как это страшно последствиями: перепуганные сохатые от гона
откажутся, поколение новое не зародится! Не откажутся, если
у конкретной копытной пары, как всезнающие бабули молодух-бабёнок
успокаивают, действительно настоящая любовь приключилась.
С одного супружеского ложа едва рогатых согнали - отступят
шагов на четыреста и в других кустах тем же самым займутся.
Гон, однако, у них, - охота!.. Самцы вон как меж собой рогами
за любовь отважно в кровь полосуются! А вот утка, к которой
охотников в действительности не допускают ради удобства высочайших
господ из элиты лосей с наслаждением во время гона да без
соглядатайства народного пострелять, - та скоро в ту же Турцию
из страны родной совершенно точно перелётом сезонным подастся!
Мы, выходит, вырастили, а урожай снимать чужаки будут! О иноземцах
нечаянно или нарочно озаботилась родная губернская власть?
А мы ведь с ними, с турками, когда-то, помнится, сильно воевали!
Уж не измена ли тут государственная ликом наружу негаданно
просунулась?.. А вот коль и впрямь, не для дурилки запретили
осенню охоту по перу, и не для отвода глаз покоем лосей озаботились
- на рогатых бы эту самую охоту также и прикрыли бы! Всем
постреливать не моги! Чтоб никакие поместные царьки зверью
всласть спариваться не мешали. Уж как было бы справедливо!
И охотники-"массовики", которых не единицы, как
"копытников", а десятки тысяч, уж точно возмущаться
тогда б не стали. А заслышались выстрелы коль - значит, в
угодьях оберегаемых браконьеры высветились! Надо срочно сигналить
кому следует, окружать и ловить любого, кто бы в "загоне"
вопреки порядку не нарисовался! Интереснейшая, надо сказать,
всенародная альтернативная охота взамен утиной и лосиной получилась
бы! Не иначе, как очень "трофейная"!..".
…Динар неугомонный всё ещё прыгает по воде, выскакивает на
берег, опять носится в галопе по отмели, но… Наконец, Лёшка
подзывает его и усаживает рядом. Не нашёл, выходит, пёс утиный
подстрел. А над Кузьмичом ещё несколько раз в сплошной темноте
проносятся утки, шумно рассекая крылами густой от избытка
влаги речной воздух, но их в месиве черных чернил ночи и совсем
уж плотного тумана Кузьмич не различает. Включил из любопытства
фонарь - луч в трёх шагах упёрся в белую, но непроницаемую,
будто ватную стену. Без фонаря лучше, хоть под ногами что-то
различимо. Вскоре лёт прекратился. Что ж, на сегодня охота
закончена, надо к большой земле с острова выходить. Складывает
Кузьмич стульчик, заправляет его в рюкзак. Хлюпая по воде,
выходит на промежуточный, вытянутый вдоль основного берега
ещё один остров, где встречается с Лёшкой. Оставляет на суше
амуницию, хлюпает обратно, за чучелами.
- Вроде, сбил, - говорит из темноты напарник. - Падала, кажется?
- Я не слышал.
- Динар искал, не нашёл.
- Уж это-то я понял…
- Ну, ты и крякаешь, уважаемый! Непохоже совсем, - между делом,
но жёстко наезжает напарник.
Обидные, однако, слова сказал сейчас Лёшка про манок Кузьмичёв.
Обидные… Зря он так…
- Это ты непонятно каким местом крячешь, - собирая чучела,
возражает Кузьмич в отместку. - Генка ещё, помнится, так говорил.
"Особенно, - говорил, - когда осадку Лёха изображает
- будто на горшке тужится…". Ты не только уток несчастных
- живое всё на версту в округе до смерти рычанием этим своим
нашорохал! Жили себе скромно утки, кормились в тишине нетронутой,
а тут непознанное что-то вдруг как завопит чужеродно-дико
на спокойной и красиво притуманеной заре… Вот они от "крыка"
твоего в воздух все и взвились, и носились в панике… над планетой!
Присесть на родную боялись… На всём берегу я один только на
месте и удержался, и то потому, что оторопел вначале, аж сдвинуться
со стульчика от жути не сумел, а потом тебя распознал…
- Генка скажет… - спокойно реагирует на нарочито обидные высказывания
напарника Лексей Лексеич. Генка - прежний общий приятель по
охоте. Но сдружился с Бахусом и трезвенников бросил. - Дай-ка
манок-то свой…
- И нечего даже пробовать! Не сможешь ты. А вот я не раз им
подманивал. В том числе и на Севере: была одна утка, помню,
в приполярье - и та на зов прилетела. А ты не утка, чтобы
манок мой оценить, у тебя ни образования музыкального, ни…
слуха утиного нет. Да и вообще - он у тебя пятьдесят процентов
всего!
- Как это ты определил? - заело Лёшку.
Кузьмич уже вернулся с чучелами к приятелю и рюкзаку, уложил
резиновых болванчиков в мешок, накинул обе лямки на плечо.
- А вспомни: утром разговаривал с тобой, когда ты газету читал,
- ты меня услышал? Нет! А Клашу враз ухом словил! Вот, пожалуйста:
половину - слышишь, половину - нет, пятьдесят процентов! Не
веришь - пересчитай сам! У тебя на сотовом калькулятор есть!..
- А-а! Ну-ну… Ну, где ж ты, утка? Упала иль нет? - опять принялся
за своё Лешка, рыская глазами под ногами. - Динар, ищи, подай!
И дратхаар Динар вновь старательно носится по берегу, подбегает
к мрачной ледяной воде, смело запрыгивает в неё на отмелях
в подозрительных с собачьей точки зрения местах, но… по-прежнему
пусто везде. Нелегко найти отсутствующую серую утку в темени
туманной предзимней ночи. Кузьмич терпеливо ждёт, когда приятель
бесполезным действом натешится.
Трактор на краю села просветил над землёй размытым белым пучком
по окружности, разворачиваясь, и смолк, загасив фару; село
есть село: два ночных глаза для деревенского трактора - роскошь…
- К нам, что ли, собрался? - засомневался по его адресу Лёшка.
- На улице остановился, у дома бабки Даши Поповой. Не слышишь,
разве, затих где?
- А мне показалось, к нам на берег без света поехал.
- Показалось! Обманчива темнота в тумане… Вот так и с манком
моим показалось. Пошли домой, гигант половой... Тебе ещё собраться
в дорогу надо: дилижанс достойно подготовить - леди, чай,
повезёшь… Плату-то, вон какую с них заломил было! Соответствовать
запросам и сервис должен. Да и сам… ванну бы принял… Хотя,
последнее, пожалуй, ни к чему теперь: цену свою составную
ты не отстоял! После слабины такой в торге Пугачёва не запела
бы про тебя: "Ой, девчонки, режим с гигиеной нарушали
мы на каждом шагу…". Ладно, чего уж теперь… пошли домой,
ненастоящий полковник! Зови Динара, хватит ему пустоту пугать!..
- Ну, ты и сказочник! - незлобно говорит Лёшка.
И мужики, различая местами на северных склонах луговых болотин
лоскуты нестаявшего снега последнего календарного месяца необычайно
тёплой нынешней осени, настывшие у простуженной воды и подмокшие
от заполонившей округу нудной мороси, направляются к манящему
окошку их сельского пристанища, что едва бледнеет меж сосен,
к сухому теплу печи, к горячему чаю со сладкими гренками,
наготовленными Кузьмичёвой женой…
Не удалась охота. Без дичи - "попами" возвращаются
мужики! Не потому ль распространена в селе Кузьмичёвом созвучная
этому определению фамилия? Церкви-то, коммунистами изначальными
порушенной, в селе давным-давно нет. Уж не к неудачной ли
охоте фамилия отношение имеет? Надо бы Кузьмичу у бабки Даши
Поповой как-нибудь при случае об истории её повыспрашивать…
А в общем-то, и спрашивать нечего - охотничья у бабки фамилия!
Ясно же: старушка в непогоду у ночной реки не по ошибке топталась,
не в туалет в тумане во дворе промахнулась - душа, видно,
простора запросила! Стало быть - охотилась, нежилась душа
её древняя в вольнице на редкость мягкого предзимья, которым
Природа нынче щедро русичей одарила…
А потому охота "бригадная" их: мужиков, собаки и
старухи на промозглом ночном ноябрьском берегу, хоть и без
добытой дичи, но всё ж удалась! У всех! На бездонную грусть
обречённо уходящей осени, например! Разве не славный для чуткой
охотничьей души, до боли в груди обожающей родную прощальную,
суровую ликом красу, трофей?!
|