Не заладился сезон этого года для Кузьмича
с самого начала. Перед выходом в тайгу под колесами автомобиля
погибла любимая лайка Умка. Хотел уж было плюнуть на все и
не выходить на промысел, а тут вспомнил, что одному товарищу
пару лет назад подарил кобелька из помета Умки. Колебался
долго, а потом все же позвонил и рассказал о своей беде.
- Какие разговоры, Кузьмич, бери, пожалуйста, если он пойдет
с тобой,- согласился тот. – Правда, я его не обучал ничему
такому… Кстати, зовут его Кучум, помнишь, как Федосеева.
- Видишь ли, мне живая душа нужна рядом, а там видно будет,-
обрадовался Кузьмич.
В общем, правдами и неправдами увел-таки кобеля в тайгу, а
приручить не смог. Пес оказался слишком своенравным. К себе
не подпускал, от еды первое время вообще отказывался. Ежедневно
с рассветом уходил в тайгу, а потемну являлся, ложился под
облюбованным ельником, сворачивался калачом, и только глаза
поблескивали в лучах фонарика. Ни ласковые слова, ни уговоры
не помогали заманить его в избушку. Смотрит, бывало, своими
умными глазами на Кузьмича, и такая тоска в них читается,
– прямо душу разрывает. Только не скажет: «Зачем ты меня привел
сюда?»
Бился, бился Кузьмич, а затем бросил это пустое занятие. «Хорошо
хоть, не уходит совсем, какая-никакая, а все же собака рядом»,
– отступился наконец он, но чашку с едой уносил в ельник регулярно.
Так и жили.
Спустя недели полторы, когда уже добыл двух приличных соболей
и, казалось, дело пошло на лад, неожиданно обнаружил следы
росомахи. С присущей ей аккуратностью обследовала она саймы
и кулемы, поедая приманку и пойманных зверьков. Злодеяния
ее повторялись с завидным постоянством – через каждые три
дня.
«Надо избавляться от этой напасти, иначе считай сезон оконченным
досрочно»,- размышлял Кузьмич. В очередной обход путика разглядывая
в бинокль ближайшие гольцы, случайно обнаружил кровожадную
гостью. Решение пришло сразу. Сошел с путика, затаился, прижавшись
к дереву у ближайшей саймы, вставил в ствол патрон с картечью
и передвинул предохранитель. «Не застрелю, так, может, отобью
охотку шариться по ловушкам».
Тем временем росомаха подошла к ловушке, сунула морду вовнутрь
и пошла дальше по путику, пережевывая сворованную приманку.
Хлестко прозвучал выстрел, закувыркалась воровка в снежной
пыли. Удовлетворенный удачным выстрелом и еще не веря глазам,
на всякий случай переломил одностволку Кузьмич. Эжектор, как
и положено ему, исправно выкинул стреляную гильзу далеко в
снег. «Ну дьявол, – недовольно проворчал он. – Где ж это я
найду ее в таком снегу? Так и без патронов останусь совсем».
Всякий раз перед стрельбой забывал Кузьмич отключать эжектор,
а с каждой утраченной гильзой не забывал отпускать крепкие
слова в адрес конструкторов. Привычно снял шкуру с росомахи,
покурил с наслаждением и, окончательно успокоившись, с чувством
исполненного долга потопал в сторону избушки. Теперь-то, казалось,
ничто не сможет помешать удачному промыслу.
Случилось непредвиденное. Ночью резко потеплело, и к утру
пошел дождь. Помрачнела, очистившись от снега, тайга, ощетинились
острыми уступами скалы. Речки и маленькие ручьи, еще вчера
мирно дремавшие под снегом, мгновенно вздулись, поломав лед,
необузданные потоки грязной воды вперемежку с глыбами льда
крушили все на своем пути. Ничего подобного, да еще в разгар
зимы, не помнил Кузьмич со дня своего рождения, а докручивал
он без малого шестой десяток. К концу второй недели дождь
наконец перешел в снег и вот уже несколько дней кряду валит
не переставая. Зима как бы торопилась исправить допущенную
ошибку, спешно укутывала белизной все вокруг. В такую погоду
хороший хозяин собаку не выпустит из дома, а охотнику-промысловику
просто необходимо идти в тайгу. Считай, полмесяца не проверялись
снасти. Вот такие невеселые мысли и подняли Кузьмича среди
ночи. Подкинул дровишек в печку, вышел на воздух. Небо немного
очистилось от туч, посветлело. Кое-где в разрывах замелькали
светлячками далекие звезды.
«Слава Богу, погода, кажись, устанавливается», – вздохнул
полной грудью охотник, отыскал лопату, пробил тропинку к ручью,
очистил окно от снега и довольный вернулся в избушку. «Теперь
нужно идти», – решил окончательно и бесповоротно. Проверил
крепления на лыжах, налил чай в термосок, прихватил банку
тушенки с краюхой хлеба и решительно толкнул плечом дверь.
С первых же шагов почувствовал, что идти будет нелегко. Влажный
снег оседал и комками тянулся за ногами, налипая на лыжах,
каждый шаг давался с трудом.
«Правильно поступил, что не стал ждать утра, может, хоть полпутика
протопчу к вечеру», – подумал вскользь и привычно двинулся
дальше. Скоро показалась знакомая береза. Поваленная когда-то
ветром, она коромыслом изогнулась, касаясь вершиной земли,
со временем ветви ее потянулись вверх, образовав как бы естественный
шатер. Отсюда начинался охотничий участок Кузьмича, здесь
была срублена в свое время первая сайма, а ниже, вдоль по
ручью, стояли настороженные кулемки, плашки и капканы. Кузьмич
соорудил когда-то под ее ветвями что-то наподобие лавочки
и всегда, прежде чем принять какое-либо решение, закуривал
присаживаясь. Теперь же береза была полностью укрыта толстым
слоем снега, и он потянул лыжню поверх ее к ближайшему ельнику,
там и решил перекурить. Незаметно подкрадывалось утро, все
отчетливей проявлялись очертания заснеженных холмов, снег
обильно припорошил ветви елок, принарядил, прижав их к земле,
отчего елочки и в самом деле напоминали сказочных персонажей.
Залюбовался Кузьмич, расслабился, и все невзгоды, идущие последние
недели по пятам, стали вдруг такими ничтожными и незначительными
по сравнению с окружающим миром, что он, чего раньше не позволял
себе, замурлыкал под нос какой-то давно забытый мотивчик.
За поворотом горы открывался ельник, а там и до первых кулемок
рукой подать. Отогнал Кузьмич навязчивую мелодию, бросил взгляд
по сторонам, как бы сверяя расстояние, и на одном дыхании
добрался к закрайку. Взлохмаченные елки с осыпавшейся кухтой,
словно нагие девицы, стояли среди заснеженных соседок.
«Похоже, кто-то основательно орудовал в ельнике»,- отметил
опытный глаз. Тщательно осмотрев подходы, обнаружил входной
и выходной следы. От догадки неприятно засосало под ложечкой.
«Видно, затянувшаяся непогода подняла-таки косолапого из берлоги».
Такое случается иногда. Таежные охотники знают об этом, хотя
и не всегда могут объяснить причину.
«Что будет, если он не ляжет досыпать, а начнет бродить по
тайге? Эти навязчивые вопросы назойливо сверлили голову Кузьмича,
и ответ на них он знал. Это разрушенные саймы, это постоянный
страх ожидаемой встречи с шатуном со всеми непредсказуемыми
последствиями, и еще Бог знает, каких бед может натворить
изголодавшийся зверь. Не успокоили и пара глотков чая из термоса.
С тревогой в душе двинулся дальше топтать путик, ведь план
добычи пушнины ему никто не отменит, чтобы там ни случилось.
Зимний день короток. Бывало, по утоптанной лыжне возвращался
в избушку глубокой ночью, а при таком снеге хотя бы к темноте
поспеть. Тревога ржавым гвоздем вошла в сердце и не давала
покоя, а потому спешил Кузьмич и гнал прочь мысли о шатуне.
Обратный путь казался бесконечно долгим, хотя давался значительно
легче. Какая-никакая, а лыжня все же была, да и снег немного
уплотнился за это время, так что к избушке он подходил еще
в сумерках. На углу привычно снял лыжи с бутыл, очистил камус
от снега и только тогда заметил, что прихожка разворочена,
дрова валяются как попало в снегу, дверь в избушку приоткрыта.
Вспомнил про ружье, сдернул с плеча, передвинул предохранитель
и тут же опустил его. Ижевка 28 калибра, заряженная дробью,
была бесполезна сейчас. Носил ее Кузьмич по тайге, чтобы рябчика
или тетерева попутно подстрелить, другой раз белку снять с
дерева, а иногда и соболя приходилось стрелять, если затаивался
на вершине пихты, да что греха таить, легкое и удобное ружьецо
для промысловика. Раздражал, правда, эжектор, но тут он сам
виноват, забывая, как всегда, отключать его перед выстрелом.
Машинально выхватил нож, воткнул прикладом в снег ненужное
ружье и рывком распахнул дверь. Пахнуло в лицо еще не совсем
выветрившимся теплом и дымом. Лучом фонарика обшарил углы
и облегченно вздохнул.
«Кажись, все в порядке, дым, видно, отпугнул косолапого» –
первое, что пришло в голову. Пошевелил золу в печке, подкинул
дров, отыскал несколько стреляных гильз, выставил на столике
и лихорадочно принялся разряжать дробовые патроны. Дробь ссыпал
в банку из-под тушенки и поставил на плиту. Еще не знал Кузьмич,
что предпримет в следующую минуту, но то, что необходимо изготовить
несколько пуль, знал точно. Сухие березовые дрова схватились
быстро, через несколько минут покраснела чугунная плита, в
банке зашипел остаточный жир, дробь осела, расплавившись.
Ловко подхватив банку плоскогубцами, вылил свинец в подготовленные
гильзы и немного успокоился.
«Что же делать? – соображал Кузьмич. – Коль медведь напал
на избушку, значит он уже бродит больше недели и теперь не
ляжет совсем, нежелательная встреча может произойти в любой
момент, и тогда… Даже представить страшно, что будет тогда.
Без собаки да с таким ружьем мне с ним не сладить. Надо топать
к лесорубам, пусть сообщат в охотинспекцию, иначе, если промедлить,
задерет кого-либо из охотников шатун». Кое-как почистил ножом
остывшие свинцовые болванки, подгоняя под пули, зарядил четыре
патрона, на глаз усилив порохом, перекусил на скорую руку.
Потом, как будто что-то вспомнил, схватил фонарик и выскочил
из избушки. Под пихтами, где всегда спал Кучум, блеснул знакомый
отблеск в глазах.
«Так вот почему шатун не разворотил избушку? Дым бы его, конечно,
не остановил». Кузьмич не хотел верить в чудо, но чем пристальнее
вглядывался в следы, тем больше убеждался в этом.
- Кучум! – тревожно позвал он в темноту.
«Наверное, ранена собака, а я слюни распустил», – ругнулся
про себя и решительно направился в ельник. Пес тут же поднялся
и, как всегда, отошел на почтительное расстояние. «Да почему
же ты, глупый, ведешь себя так, нам ведь обоим плохо сейчас.
Куда же ты пошел?» – просительно заговорил охотник. Однако
Кучум не шевельнулся и стоял как изваяние. Расстроенный Кузьмич
отыскал под снегом посудину, вернулся в избушку, перемешал
тушенку с лепешкой и отнес на прежнее место.
«Теперь как-то до утра перебьюсь, а чуть свет двину»,- с такими
мыслями влез на нары, положив рядом заряженное пулей ружье.
Уже засыпая, подумал вскользь: «А кобель, надо же, отогнал
медведя».
Проснулся от холода. Машинально подскочил, закинул за спину
рюкзак с ружьем и нырнул в ночь, забыв по привычке окликнуть
собаку.
Лыжню потянул к речке, там меньше кустов, да и обзор получше.
Уже перед спуском в долину оглянулся назад и глазам не поверил:
следом, метрах в пятидесяти, шел Кучум. Повеселело на душе,
и, не стесняясь нахлынувших чувств, крикнул Кузьмич: «Ты очень
замечательная собака, Кучум, слышишь? Теперь нам с тобой сам
черт не страшен». Пес остановился, присел на снег, внимательно
наблюдая за охотником.
Часто останавливался Кузьмич на отдых, тяжело давалась лыжня
в рыхлом снегу. По расчетам уже половину пути протопал, горы
постепенно отступали, редела тайга, впереди открывался выход
в долину, к речке, а там уж и рукой подать до лесорубов. Незаметно
светлело. Кузьмич остановился на очередной перекур перед решительным
броском в долину. Вдруг громко и часто застрекотала сорока
в дальнем осиннике. Кузьмич вздрогнул и взглянул на Кучума.
Тот, как всегда, присел на снег и спокойно уставился на Кузьмича.
Спокойствие его передалось и охотнику, он поправил ружье,
прикурил, прислушиваясь. Сорока беспрерывно стрекотала, перелетая
с дерева на дерево, явный признак присутствия зверя. «Но ведь
она с таким же успехом будет стрекотать по колонку или лисице»,
– с затаенной надеждой убеждал себя Кузьмич. Однако опыт подсказывал:
рядом была опасность. Выплюнув в снег недокуренную сигарету,
он сильно оттолкнулся койком, и лыжи, нехотя набирая скорость,
понесли его к реке. Вот и знакомый поворот, теперь ходьбы
осталось часа полтора-два. У самой речки вышел на заячью тропу,
идти стало легче, и уже не оглядываясь, он добавил скорости.
Яростный лай Кучума настиг в долине. Кузьмич мгновенно оглянулся
и обомлел. На махах приближался здоровенный медведь. Ослепленный
яростью, разъяренный зверь не обращал внимания на собаку,
он видел человека и катил прямо на него. Страх смешался со
злобой, руки машинально сдернули с плеча ружье. Глубокий снег
сдерживал бег зверя, да и Кучум в какой-то момент ухитрился
удержать его на секунду-другую. Выстрел прозвучал, как щелчок
кнута. Кузьмич услышал, как, глухо шлепнув, пуля вошла в грудь
медведю. Зверь на мгновение остановился, ударом лапы смахнул
с себя ненавистную собаку и с леденящим душу ревом кинулся
к охотнику. По инерции переломил ружье Кузьмич, привычно взвизгнула
выброшенная эжектором гильза, загнал очередной пулевой патрон
и, падая на спину, выстрелил в открытую пасть зверя. Предсмертный
рев потряс распадок. Медведь как подкошенный, зарываясь в
снег, рухнул у самых лыж охотника. «Вот тебе и эжектор»,-
пронеслось в голове.
Неистово затрещала сорока. Кузьмич вздрогнул, возвращаясь
к действительности, трясущимися руками достал сигарету и только
тут услышал слабое повизгивание собаки.
«Однако кончил пса зверюка. А я-то чего разлегся?» – укорил
себя. Кучум лежал под кустом черемухи и слабо повизгивал.
На задней ноге зияла глубокая рваная рана. Кузьмич ощупал
ногу, убедился, что кость цела. Кучум пастью захватил руку
охотника, слегка придавил зубами. «Ничего, Кучумка, полечимся
малость, и заживет, как на собаке, – некстати пошутил Кузьмич
и, ласково поглаживая голову пса, приговаривал: – Я тебя,
мой дорогой, ни за что не оставлю здесь, даже если сам пропаду.
Мы еще повоюем, Кучум»
ORA
|