В полукилометре до разрушенного моста через Серебрянку Костя заметил следы кабарги и двух харз. Задерживаться шофер не захотел, поэтому доехали до остатков моста, сгрузили вещи. Пелипенко остался, намереваясь понемногу таскать вещи к зимовью, а Костя тотчас вернулся с машиной обратно. У места погони Костя выскочил из кабины и, не прощаясь, пошел по следам. Шофера это не удивило: Костя слыл в запведнике человеком со странностями.
Харзы мчались прямо по следам кабарги. В островке густого пихтача они замешкались, почему-то крутились на одном месте. И кабарга, теряя драгоценные секунды, стояла метрах в ста от них, чего-то выжидала, прислушивалась. Потом погоня возобновилась. Выскочив в долину Серебрянки, кабарга пошла было по льду, едва припорошенному снежком. Несколько раз оскальзывалась, падала, наконец с ходу провалилась в полынью и не сразу выбралась из нее.
Харзы настигали. Одна бежала следом, другая наровила заскочить сбоку, срезала изгибы реки. Наконец ей удалось перехватить кабаргу, встретить ее нос к носу. Мгновенно кабарга повернула вспять. Видно было, как брызнул снег из-под ее копыт, когда тормозила, привстала на задних ногах. Тут же валялся выхваченный харзой клок шерсти.
Совсем неподалеку кабарга вломилась в куст ивняка, видно мчалась уже не разбирая дороги, пыталась пробраться сквозь ветви и была настигнута. Глухо каркали вороны, крэкали сойки. Под их окрикиванье харзы тащили добычу по заснеженному лужку к ближайшему кедру. Когда Костя подошел, они уже затолкали полтуши под корни. Недовольные помехой, харзы вскарабкались на нижние ветви кедра и следили оттуда как осматривает Костя их добычу.
Дул пронзительно холодный ветерок. Из-за него мерзли руки, так что работа Кости шла небыстро. Хорошо, что свет лого времени оставалось часа два. Сильно порвав тушку, даже успев расчленить ее, харзы почти не тронули головы. Погибшей зверь был старым самцом, наверное, лет пяти, с огромными по 10,5 см длиной клыками. Задние края их были остры, словно ножи. Среди кабарог это, конечно, был царек, владевший и немалыми угодьями, и гаремом. Харзы, вереща, перебегали по кедру, огорченные тем, что человек похищает их добычу.
Первые дни в тайге всегда тяжелы: голова гудит, тело лениво, отвыкло от дальних переходов. Утром Пелипенко еле добудился Костю, тот все просил "минутку" подремать. Надо было наготовить дров, обустроить жилье, прежде чем отправиться дораспутывать историю охоты харз, но, проспав, Костя уже не успевал этим заняться. Наскоро позавтракали, благо хлеба, соли и всего другого было еще вдоволь, и разошлись. Пелипенко предстояло перебраться дальше, к границе заповедника. Он был в отпуске и, как большинство лесников, собирался посвятить его соболиному промыслу. Угодья, примыкавшие к заповеднику, были этим зверьком богаты. Костя поспешил на Серебрянку. Еще вчера было по-осеннему пасмурно, шел мокрый снежок. А с утра подморозило, ветер сменился, разорвал на мелкие сероватые клочья пелену облаков и погнал их по холодному белесому небу. Пришла зима, для Кости долгожданная. Сколько ни старайся летом, а того не увидишь, что покажут следы.
Распутывая следы погони, Костя к вечеру узнал, как все произошло. В ночь, накануне, самец почти не спал, блуждал от одной самки к другой. Первый мороз, как всегда у кабарог, дал сигнал к началу гона. На большой территории, занимаемой старым самцом, обитало пять самок, и он их всех навестил, походил возле каждой. Потом еще часа два не давал покоя самцу-трехлетке, что жил по соседству. Они долго крутились на одном месте, как видно, была и драка: остались капли крови, шерсть на снегу. "Получилось, что со всеми попрощался", - усмехнулся Костя.
Заполдень самец лег чуть ниже гребня хребта над Серебрянкой. А получасом позднее харзы наткнулись на его свежий след и уже не оставляли его в покое. Почти каждый день шел снег, следы бывшего хозяина все старели, становились неразборчивыми. На пятый день их еще неуверенно, со многими остановками пересек трехлетка, что еще недавно обитал близко к Серебрянке, в березняках с немногими куртинами густого ельника. Где хребет сходился с двумя другими, у старого хозяина были излюбленные лежки. Одна - на приступке склона, совсем открытом в две стороны, две другие - на огромных упавших кедрах. Та, с которой кабаргу согнали харзы, располагалась на возвышении, под кустом сирени. Одна веточка, видно, мешала. Легко было разобрать по следам, куда ложилась кабарга головой, как натыкалась на веточку, как сломила ее в конце концов зубами. Новый хозяин устроился на отдых под тем же кустом, только чуть посильнее выставил голову над бугром. Видно, был боязливей, хотел получше вокруг видеть.
В каборожьем селении возникла тревога. И самки, и молодые самцы, и кабаржата-сеголетки, только ачавшие жить самостоятельно, - все побросали свои участки, собрались на склонах хребта под Серебрянкой, бестолково бродили здесь, так что разобраться в следах не было возможности. Костя не мог бы сказать, что происходило у зверей. Не было ни драк, ни обильного мечения территории. Пожалуй, лишь новый хозяин тут и там метил ветки, терся хвостом, оставляя секрет над подхвостовой желез.
Внезапно наступило успокоение, все разошлись по своим домашним участкам, в селении наладилась новая жизнь.
После недели работы Костя знал следы всех окрестных кабарог. Обычно его маршрут начинался крутым подъемом от избушки на гребень хребта. Снега было еще немного, это облегчало его ходьбу, не требовалось брать с собой лыжи. Отдохнув сколько хотелось, Костя двигался склоном чуть ниже гребня и вскоре находил где-то здесь следы взрослой самки. Для верности проходил несколько сот метров по ее следам, пока не находил помет, мочевое пятно. Эта самка любила загрести помет снегом. Как видно, подолгу царапала ногой, нагребала немалый холмик.
На приметных местах, по гребням, у вершин, у скал, у приметных деревьев, а то и специально отмерив шагами равные стометровки, Костя вешал на кусты куски обоев с цифрами. Со временем все окрестности предстояло "зацифровать", чтобы легче картировать передвижения кабарог, описывать их участки.
Костя спустился в узкую долину Серебрянки. Старый ельник сплошь покрывал ее дно от одного борта до другого. Обилие свисающих с ветвей лишайников придавало лесу вид почти сказочный. Следы больших и малых зверей встречались на каждом шагу. Однако изюбри и кабаны не задерживались здесь подолгу: место было небольшое, корма немного. В километре ниже по течению, начиная от моста, ельник сменялся лиственным лесом, куда и вели следы большинства зверей.
Островок ельника был домом для двух кабарог - самца-двухлетки и самочки. Живя поодаль от основного поселения, что раскинулось поверху, по гребням, эта парочка частенько общалась между собой. Костя долго разбирался, где что у них и как. Снег закончился еще накануне утром, и жизнь обоих кабарожек за сутки была записана следами на снегу.
Самочка не прошла за сутки и километра, только паслась и лежала. Ветер густо насорил на снег обрывки лишайников, и кабарожка аккуратно подбирала любимый корм. В одном месте по ее участку прошел изюбрь. В его следы намело обрывки бородача, мусор с ветвей. Кабарожка долго шла по изюбриным следам, выбирала из них корм. Местами на снегу сохранились ямки - там, где она тыкалась мордочкой.
У самца было излюбленное место лежки. Неподалеку от речки упали друг на друга три ели, получилось что-то вроде гнезда, куда он любил лазить. Он ложился здесь метрах в двух над землей, но вскоре вставал, что-то его беспокоило, заставляло пересечь лесок, подойти к самочке, ходить вокруг. Он оставил много меток на окрестных кустах, сухих ветках. Метил секретом хвостовой железы, тут же сгреб снег передними ногами, точно хотел обратить на метку внимание.
Костя стал собирать пахучий секрет на бумажку. Хотелось узнать, долго ли сохранится его запах. Очень скоро он пожалел о своей затее. Тяжелый запах, казалось, окружал его со всех сторон. Бумажку он закрепил на приметном дереве, в конце концов, не обязательно было нести ее домой. Но запах сохранялся на руках, на одежде. Костя чувствовал тошноту. Около четырех вечера Костя направился к дому. Там, где сходились склон и долина, было сухое русло, вероятно Серебрянка заливала его весной. На корнях огромного ильма, что стоял на самом краю протоки, Костя увидел фигурку "деда": голова, борода, тело, корявые руки и ноги - все легко различалось в корешках. Особенно хороша была одна из рук - с растопыренными когтистыми пальцами. Костя отрубил занятный корешок, понес его с собой. Это был бы чудный подарок дочери Иришке - "дедушка - хозяин Серебряной речки".
Легко поднимаясь по тропе к избушке, Костя пел:
Дедушка, дедушка, ты хозяин речки
Где твоя бабушка? Поищи на печке.
Где твоя дочка - серебряная бочка?
За такие бессмысленные песни Костю считали в заповеднике чудаком. Чуть не доходя до дома, у ручейка, где обычно брали воду, его окликнул Пелипенко.
- Что же ты за науку в лесу шукаешь, если песнями всех зверей распугал?
- Кабарог не распугал, а больше мне никто не нужен, дядя
Леня, - отозвался Костя. Он был рад старику. В тайге не сразу привыкаешь к одиночеству.
Вечером, накормив Костю, вымыв посуду, наведя в избушке порядок, Пелипенко, соскучившись без собеседника, расспрашивал:
- Что ж про кабаргу пытаешь? Чего будешь зиму здесь делать?
- Смотрю, дядя Леня, где кабарга живет, куда ходит.
- Куды зверь ходит? Куды ему надо, туда и ходит.
- А куда ему надо? Сегодня тропил самца-двухлетку на Серебрянке. Пока он кормился, навещал самку, было понятно, что его привлекало. Потом вдруг пошел по склону, водил по таким чертоганам, словно специально меня мучил. Поднялся почти к вершине Серебряной горы, а потом ни с того ни с сего вернулся обратно на свое место.
- Это он товарища своего искал, того что харзы съели, - серьезно сказал Пелипенко.
- И зачем это ему?
- Чтобы подраться. Я вот к тебе пришел поговорить. И кабарги друг друга навещают. Только не умеют по-человечески. Все бы им драться. А ты как за ними смотришь, по следам что ли?
- А как еще?
- Это мало интереса. Старые охотники к ним подходили.
Кабарга, если человек к ней идет, песню напевая, не убежит, а если сначала и убежит, то еще надо попробовать. Раньше как бывало? Охотник одну -две кабарги убьет, чтобы приманку для соболей сделать. Больше ему не надо, сам мясо кабарги есть не станет, потому пахнет. А все же скучно одному в лесу. Вот и интересуется, подойдет с песенкой к кабарге и смотрит, что она делает. Говорят, что лихие звероловы могут догонять зверей на лыжах. Костя это уже испробовал, убедился, что догнать не так уж и трудно, был бы глубокий снег или подходящий наст, чтобы зверя не держал, а на лыжах бежать можно. Но метод приучения кабарог к присутствию человека - это было что-то иное, столь многообещающее, что даже дух захватывало от волнения, от открывавшихся возможностей.
Раньше Костя предпочитал тропить "в пяту", не хотел тревожить понапрасну зверя. Теперь же предстояло преследовать его медленно, но упорно. Участки, занимаемые кабаргами, были невелики - у самочек с полкилометра в поперечнике. Если поторопиться, выгонишь зверька "из дома", будет блуждать по соседним участкам, встревожится все поселение.
Костя шел по следу, словно гулял, мурлыкал негромкую песенку. Привязался мотив из детской песенки, на который ложились слова про лесного дедушку. Иногда приходила в голову еще какая-нибудь строчка:
- Бабушка дедушку позвала на печку...
А больше просто тянулся бессловесный мотив. Костя помнил слова Пелипенко, что песенка тут важна, звери меньше пугаются. Костя знал, что для кабарог слух - первый помощник.
Первый опыт случился со взрослой самкой. Ее след попался Косте совсем рядом с избушкой. Кабарожка только только закончила утреннюю кормежку, разгребла снег на бугорке в старом ельнике, легла. Потревоженная Костей, она отбежала на 150 метров и, замерев, пережидала, не минует ли ее человек. Судя по следам, она сорвалась с места, когда Костя только повернул от лежки по выходному следу. Теперь уже кабарга напугалась, пошла напрямик, снежной целиной.
До вечера Костя прошел за ней километров пять и ни разу не видел. Самка убегала за сотню метров и больше, каждый раз достаточно далеко, была осторожной, кормилась урывками.
На третий день преследования, начавшегося там, где накануне застала темнота, кабарга вернулась на свой участок, совсем близко к избушке. Около полудня Костя сходил домой, почаевал, перекусил. До темноты оставалось не так уж много времени, веры, что кабарга подпустит близко, уже не было, и Костя оставил дома котомку, фотоаппарат. Через час после начала тропления след вывел его на большую поляну на склоне. Следы кабарги уходили прямо вверх, к перегибу. Оказавшись на чистом месте, Костя поднял глаза от тропы. Впереди, на гребне стоял высокий кедрач. На темном его фоне, да еще после белизны поляны трудно было бы разглядеть кабаргу, если бы Костя эти три дня не напрягал зрение, не воспринимал в каждом скрещении ветвей, в прихотливом извиве задранных кверху корней упавшего дерева силуэт зверя.
Он увидел ее сразу всю. Кабарга стояла, не дойдя до края леса, совсем открыто. Нельзя было разглядеть ее поподробнее, только серый силуэт на фоне темного леса. Волнуясь, жалея, что не взял фотоаппарат, Костя вновь и вновь набрасывал в записной книжке силуэт кабарожки, полянку, лес, следы. Кабарожка была неподвижна, только уши иногда поворачивались, ловя звуки Костиной песенки. "Чихнув", кабарга ушла, надо было продолжать преследование.
Утром кабарга внезапно подпустила Костю метров на двадцать. Обирая облепившие лапы старой ели лишайники, она то и дело поглядывала на Костю. Вдруг, оставив пастьбу, она пошла прямо к человеку, остановившись в нескольких метрах, принюхиваясь, помочилась, неторопясь подошла к соседней елке, продолжила пастьбу. У этой старой самки было четыре приметных рыжеватых пятнышка на шее сзади и темное крестовидное пятно на горле и груди.
Взволнованный удачей, получив невообразимые возможности для работы, Костя торопливо записывал едва ли не каждое движение кабарожки, ходил за ней до вечера. Мог бы видеть в темноте - остался бы и на ночь.
Наутро, едва рассвело, Костя уже бежал по следу кабарги. Она не слишком испугалась: отбежав и постояв немного, как и вчера, сама подошла поближе, удостоверилась, что и песенка знакома, и человек знаком. Сразу потеряв к Косте интерес, она занялась кормежкой. Глядя, как она аккуратно сощипывает клочки лишайников с веток, Костя отобрал несколько кусочков. Они были совсем легкие, нужно было немало потрудиться, чтобы наесться. Пришла счастливая мысль, что повторяя щипки за кабаргой, можно узнать ее дневную норму.
Костя уже не раз подсчитывал запасы лишайников в разных типах леса. Теперь выпал случай узнать, сколько зверей здесь могло прокормиться.
Следующую попытку приучения к себе кабарги Костя сделал, преследуя трехлетнего самца, ставшего главным в кабарожьем селении. Бравый парень был поглощен поиском соперников и невест. Он бродил намного шире самки, посещал всех своих соседей, от мала до велика. Костино появление его интересовало не больше часа. В первый раз он, правда, удрал на целый километр. Потом подпустил сосем близко, метров на пятьдесят. Постоял, послушал Костино мурлыканье, убедился, что ничего опасного не происходит и занялся своей личной жизнью.
Костя лишь краем глаза заметил, как что-то мелькнуло между деревьев, поодаль. Тотчас самец бросился на перехват. И как только не боялся перепутать, точно знал, что это не волк, не косуля, а свой брат - кабарга, молодой соперник.
Поспевая сзади, Костя слышал как "чавкает" самец на ходу. Потом оба зверя застрекотали. Когда Костя смог их видеть, они стояли боками друг к другу, прижав уши. Белым огнем в сумраке вспыхивали их клыки-кинжалы. Через несколько секунд старший самец повернулся на одном месте, словно демонстрируя себя. Вновь они постояли в боковых стойках, старший то и дело вскидывал голову, грозил, "вот как я тебе врежу своими кинжалами". Он обошел слабого соперника вокруг, еще мгновение и, вероятно, атаковал бы, но молодой, издав призывный крик, как зовут свою мать кабаржата, лег на снег. Старший бестолково походил возле него, обнюхал, покивал головой. Драки не получилось, и ему ничего не оставалось делать, как уйти. Пометил хвостом ближайшую веточку жасмина, осталась капелька секрета, и пошел прочь.
К середине декабря Костя знал "в лицо" всех окрестных жителей. Некоторые кабарги были так доверчивы, что уже через несколько часов подпускали к себе. Другие мучили по неделе. Особенно тяжко досталось знакомство с самкой, приметной темными полосами на нижней скуле. С ней часто ходил кабаржонок-сеголеток. Вообще-то, время было ему жить одному, но он еще тянулся к матери. За десять дней преследования Костя не раз сбивался на его след, не сразу догадывался об ошибке. Может быть потому и приручение самки шло очень долго. Но скорее она была слишком осторожной.
По 10-15 минут кабарожка выстаивала неподвижно на буграх или забравшись на упавшее дерево. Костя увидел ее в первый раз на трехметровой высоте - кабарга забралась по наклонившейся пихте, кормилась среди лап, опутанных нитями лишайников, как новогодней мишурой. Зверушка чувствовала себя наверху так уверенно, что, потревоженная Костей, подпрыгнула, стукнув копытцами о ствол. Топоток ее далеко разнесся по лесу. Потом последовало "чихание", и кабарга, едва касаясь копытами ствола, слетела вниз, унеслась прочь.
Костя уже знал этот характерный топот самок, встревоженных за своего малыша. Кабарга еще не растеряла материнских повадок, хотя сынок и был уже почти взрослый.
Хотя знакомство и состоялось с трудом, Костя не жалел о потерянном времени. Эта кабарожка вела себя неспокойнее других. Жизнь с краю ей не нравилась. День через день она предпринимала походы к хребту над Серебрянкой, туда, где жил когда-то старый самец, а теперь воцарился трехлетний. Старой самке с четырьмя пятнышками на шее эти визиты не нравились. Нередко она перехватывала соседку на своем участке, затевала выяснение отношений. Та вела себя скромно, тянула навстречу мордочку. Самки касались носами, потом старшая обнюхивала у младшей бедро, зад, там, где у кабарог находятся пахучие железы. Лишь однажды старуха так разозлилась, что без долгих церемоний поднялась на дыбы, забарабанила передними ногами по гостье.
Вообще, драки между кабаргами были нечасты. Может быть, в селении не было равных, все знали свое место. В прошлом году Костя находил места, где кровь и клочки шерсти на утоптанном снегу говорили о тяжелых боях. Старый самец, тот, что погиб осенью на Серебряной, умел постоять за свое место в центре селения. Два соперника не смогли его одолеть. Один из них погиб прошлой зимой, когда на Серебряную пришли волки, другой куда-то пропал весной.
К концу декабря повалили снега. Тропить стало почти невозможно. Утренний след уже к обеду переметало. Да кабарги и почти не давали следа, кормились возле одного двух деревьев, ложились, едва пощипав. Не заладилась охота и у Пелипенко. Дед не выдержал безделья и одиночества, пришел к Косте коротать непогожие дни вдвоем.
Компания словоохотливого лесника Костю не тяготила. Старик имел привычку, затевая разговор, подковыривать и тут же заглаживал насмешку, сам себе отвечал.
- Видать не ждет тебя подруга, если к Новому году домой не идешь? - заводил он беседу. Видно беспокоился, останется ли Костя до конца января - до конца охотничьего сезона.
И сам себе отвечал:
- Ждет, ждет твоя разлюбезная… когда кандидатом станешь, зарплату тебе прибавят.
Как и все "ненаучные" люди в заповеднике, Пелипенко смотрел на научные исследования практически. Поскольку от всякого разумного дела они были далеки, оставалась лишь вполне очевидная польза для семьи. В маленьком поселке заповедника чаяния жен научных сотрудников были хорошо известны.
- Видно не соскучился ты по Ирине Константиновне. Был бы добрый отец - сейчас ей белок насшибал на шапку.
- А я ей игрушечного деда в лесу припас. - Костя уже старательно обработал корешок - "Деда - хозяина Серебряной речки".
- Что твой дед, ребенок мягкое любит, думаешь, почему дети кошек ласкают?
- Ну, почему?
- Им ночью потом сладкое снится. Ты вот попробуй моих соболей погладить, сразу под языком сладость образуется.
Смеешься ты, дед.
- Смеюсь, конечно. Так меня еще в детстве учили, когда со старшими на промысел ходил. В тайге надо все время шутковать. Сладко ли тебе, горько, а фасон держи, все посмеивайся, увальнем не ходи, все пробежечкой.
- Ты вот скажи, Константин, что будем с тобой на Новый год пить?
- Неужели бутылку припас?
- Эх ты. Разве бы я удержался? Чай будем пить и спать пораньше ляжем. Такой вот в тайге праздник. Пораньше спать лечь.
Наконец, метели стихли. Сразу подморозило, выяснило небо, чуть вечер - всходила все прибавлявшаяся луна. Без лыж никуда было не уйти. Но и на лыжах в буреломной горной тайге ходить трудно, медленно, тем более на Костиных голицах. Неожиданно случай помог ему обзавестись изюбриными камусами. Сразу после снегопадов Костя постарался разыскать самку с кабаржонком, что жили на краю селения. Вообще-то было все равно, с какой из подопытных зверюшек продолжать работу. Ему хотелось узнать, стал ли кабаржонок наконец самостоятельным? Поэтому отправился на второй ключ, где обычно жила эта пара. И никого не нашел.
Кабарожьих следов там не было. Подумав, что глубокий снег мог заставить их пастись на "пятачке", не давать следа, Костя тщательно прочесал склоны ко второму ключу. Места здесь были трудные, скалистые. Только в верховьях долинка ключа вдруг становилась широкой и незаметно переходила в переседлину с густым ельником, с красивыми полянами, окаймленными желтоватыми в черных кольцах стволами берез.
Распахивая лыжами легкий, еще не слежавшийся снег, Костя выбрался из леса, только-только открылась перед ним даль - уходящая вниз белоснежная поляна, склоны гор, негреющее зимнее солнце. Мгновенно заскакал по рыхлому снегу огромный рогатый изюбрь, и в два прыжка настиг его тигр. Правая передняя лапа процарапала по шее, левая сзади вперед по туловищу, кажется, был еще укус в загривок, и олень рухнул под непомерной тяжестью.
Совсем не с руки было тут находиться Косте. И не прогонишь тигра, и не уйдешь. Он даже старался не смотреть туда, звери чувствуют человеческий взгляд. Не двигаясь, Костя только взглядом поискал, куда бы укрыться, случись что нехорошее. В десятке метров от себя, среди берез он увидел лежавшую и потому едва приметную кабаргу. Она была Косте незнакома. Ни одной из примет известных ему самок она не имела. По-детски укороченная мордочка свидетельствовала, что это молодой зверек, покинувший родной участок, ушедший на новые места искать свою новую семью. Самки уже на втором году жизни участвуют в гоне.
Рассевшись на березах и елях, несколько большеклювых ворон подняли шум, то ли возбужденные предстоящим обедом, то ли созывая своих собратьев. По их сигналам к поляне слетело еще несколько воронов, эти предпочли сразу сесть на снег, прохаживались вперевалку, неподалеку от тигриной трапезы. Тигра их близость беспокоила, несколько раз он отгонял нахлебников. Костя уже разглядел, что это был молодой зверь, вероятно трехлетка. Изюбрь стал его легкой добычей из-за глубокого снега. Хотя оба вязли, но изюбрь бежал первым, проминал борозду.
Косте не хотелось, чтобы тигр заметил его внезапно. Стоило подождать, пока дохнет вечерний бриз и набросит на тигра запах человека. Никто не знает, почему так сильно действует на зверей этот запах, неважно, старый это зверь или молодой, встречался раньше с человеком или нет.
Прошло больше часа, тигр, временами отгоняя птиц, наедался свежатины, Костя и кабарга ждали, пока хищник уйдет. Костя успел заметить, что кабарга видит его, следит за обоими врагами, но не встает с места, только переводит взгляд с одного на другого и обратно. Наконец, тигр почувствовал, что не одинок. Поднял голову, осмотрелся, уперся в Костю взглядом, заворчал и, немного помедлив, ушел своим следом с поляны. Выждав, пока успокоится сердце, Костя подошел к остаткам изюбря. Одну из задних ног вполне можно было использовать. Питаться "давлениной" Косте было не впервой. То и дело осматриваясь, Костя ободрал шкуру, нарезал, сколько рассчитывал донести, мяса. Голяшки ног тигр не тронул, так что Костя получил еще и камусы. Кабарга продолжала лежать, и можно было только подивиться, как крепко она затаилась.
Было слишком морозно для ночевки на снегу, тем более Костя к этому не готовился. Приходилось поторапливаться. В последний раз Костя взглянул на кабаргу и... не увидел ее. В какое-то мгновение зверек убежал. Некогда было разбираться с этим.
Возвращаться своим следом означало сначала вылезти наверх, к гребню хребта, потом долго пробираться склоном над Вторым ключом, а там по долине Серебрянки можно было бы идти и ночью. Ничего не оставалось, как смириться с длинной кружной дорогой. Идти напрямик и оказаться в сумерках в плохо знакомых местах, да еще пробиваться снежной целиной, - этого бывалый таежник делать бы не стал.
Покорно и торопливо повторяя пройденные днем подъемыи спуски, переходы без лыж по курумникам, пересекая по снежным обваливающимся мостам бурливую Серебряную, Костя несколько часов подряд вновь и вновь воображал как войдет наконец в зимовье, как прежде всего, стоя, не раздеваясь, съест напеченные с вечера оладьи, может быть даже откроет банку варенья, как, хлебнув из носика чайника и чувствуя, что вот уже дома, уже успокаивается, займется с печкой, потом ужином. Эта ежевечерняя суета казалась сейчас такой желанной, так согревала, так помогала пройти неблизкий путь.
Половину января - то время, что оставалось работать на Серебряной - Костя уделил молодой незнакомой самочке, поселившейся на Втором ключе, и самцу-доминанту - тому, что уже привык властвовать в селении. Впрочем, следуя за самцом, чаще или реже, но навещавшем все уголки своих владений, Костя встречал и других своих знакомых.
Как когда-то старый самец, погибший в день приезда Кости на Серебряную, его сменщик предпочитал отдыхать на полянке под сиренью или на двух упавших кедрах. На рассвете он обычно уходил отсюда в старый ельник рядом с зимовьем, что на притоке Серебряной. Если Костя запаздывал, он перехватывал самца прямо здесь. Присоединившись к старой самке, хозяин селенья пасся рядом до девяти-десяти утра, потом оба ложились неподалеку друг от друга.
Пока звери отдыхали, Костя разводил в сторонке костер, топил снег в котелочке, тыкал палочкой, мешал, чтобы не подгорел. Когда набиралось полкотелка воды, кипятил чай, заваривал его веточкой лимонника. По секрету от Пелипенко была у него фляжечка с настоенным на спирту лимонником - смолянистая, сильно бодрящая жидкость. Отмерив в крышечку от фляжки несколько капель, выпивал натощак. Потом перекусывал-- съедал немножко сала, вареной изюбрятины с оладьями. В последнее время Костя повадился добавлять в муку для оладий манку, так казалось вкуснее и сытнее.
После двух часов дня самец уходил в патрульный поход. Гон уже завершился, самки интересовали хозяина меньше, чаще он посещал молодых самцов. Костя доподлинно знал ритуал этих встреч. Заметив друг друга, самцы сближались на 6-8 метров, выстаивали 1-2 секунды, стоя боком друг к другу. Потом хозяин обходил соперника вокруг, редко-редко нападал, если тот не ложился или не подходил, вытянув мордочку, замирал на месте, вытягивал и опускал голову к земле.
Удовлетворенный подчинением, хозяин обнюхивал молодого соседа, прощал ему его существование. Возле новенькой самочки хозяин селенья провел времени немного, но очень активно. Давно он уже столько не метил хвостом, вытертым до кожи еще во время декабрьской маркировки. Оставив капельку секрета на кончике сухой ветки, самец тут же греб снег ногами, так что найти метки было нетрудно. Немало он оставил и кучек помета, складывал из них порядочные горки. Заскребал эти кучки самец лениво, в отличие от самочки, которая каждую кучку старательно прикрывала слоем снега. Метки самца сильно привлекали самочку. Их стало много на ее небольшом участке, и у каждой встреченной она замирала, осматривалась, прислушивалась, вновь и вновь обнюхивала.
Косте показалось, что у кабарог сильное воображение. Хозяин селенья, если находил метку чужого самца, зашедшего из соседних угодий, приходил в сильное возбуждение. Казалось, он воображал соперника где-то рядом в кустах, бросался на каждый шорох, подпрыгивал, принимал боевые стойки, "чихал". А успокоившись, старательно слизывал чужую метку, уничтожая самую память о ней, оставлял свою.
По договоренности их должны были вывезти в середине января. То ли гусеничным трактором, то ли вертолетом. Накануне Пелипенко перебрался на Серебрянку со всей своей добычей, поработал он не зря: двенадцать соболей, несколько сот белок, шкуры кабарог, изюбрей, косуль. Заранее перетащили большую часть груза к мосту. День-два прождали безрезультатно. Костя лазил поблизости, чтобы не скучать. А Пелипенко нравилось ожидание, прислушивание, не движется ли к ним какая машина.
Еще вечером семнадцатого Костя узнал, что в долине Серебряной появилась компания харз - четыре красавицы, черно-буро-золотые куницы рыскали взад и вперед, и это свидетельствовало, что они пришли сюда охотиться, а не мимоходом.
Восемнадцатого января с утра Костя ушел вверх по речке. Привычно взял вверх по кедрачу, чтобы обогнуть непропуск по правому берегу, и отсюда, со склона увидел мчащуюся по льду кабаргу, а довально далеко позади четырех харз, друг за дружкой. Слышно было глухое взлаивание преследующих. Там, где речка раздваивалась, харзы пошли попарно, потом на основном русле опять вместе.
По Серебряной Костя набил много лыжней, мог бежать быстро. Скользя со склона вниз, тормозя палкой, на которую почти уселся верхом, Костя еще не знал, что хочет предпринять. Он выскочил на реку далеко впереди погони. Здесь Серебряная была покрыта лишь тонким льдом, местами струилась вода. Сзади загремел вертолет. Надо было возвращатся. Костя несколько помедлил. Крупный самец - хозяин каборожьего селенья - проскакал с десяток метров по льду и провалился по брюхо. Прыгая, он ломал грудью тонкий лед, но выбраться не мог.
Рокот вертолета смолк. Пилоты выключили двигатели. Раз за разом прогремели три выстрела. Пелипенко торопил его вернуться.
Спустившись на лед, Костя развернул кабаргу вспять, туда, где лед был крепче. В сотне метров от них, взбежав на бережок, перебегали с места на место харзы. Кабарга сумела-таки выскочить на лед, и Костя погнал ее к склону. Только там, в хребтах, на глубоком снегу, среди бурелома и скал мог зверек спастись. Харзы оставались на месте, следили за человеком. Представляя, как ругаются летчики и Пелипенко, Костя выждал еще с полчаса, потом пошел своим следом к вертолету.

Леонид Баскин