Ночные лещи

  Земляк мой Юра Бредняков, сорока пяти лет, слегка флегматичный с виду, седой, как лунь, завзятый рыболов. В любое время влечет его из Твери в родимую сторонку. Разве крюк — триста верст до Андреаполя, когда вертятся в памяти громадные сизобокие лещи, выловленные на Бросненском озере, десятикилограммовая щука с замшелой аж головой, взятая на блесну на озере Коростино, отливающие золотом красноперки, охочие до червя-навозничка на Баталовском озере? Эх, сторона-сторонка андреапольская! Тихо, неназойливо память о тебе, словно незамутненный ручеек, журчит, журчит... И сколько нас таких, покинувших свою родину, но всегда думающих о ней, сосчитать трудно.
Больше всего нравится Бреднякову ловить на донку с резиновым амортизатором. Как-то выдалось свободное время, записал его короткий и, быть может, поучительный рассказ:
— За ночь, бывает, до тридцати лещей беру,— невозмутимо говорит Юра.—Иные до трех кило, бока сизые, чешуя, как полтинник. Место у меня любимое — на Бросненском озере, возле разрушенной церкви. Глубины в нем — громадные, подводный флот держать можно. По справочникам — сорок два метра, местные же говорят, на Никольских плесах до ста и больше. Там же, где я ловлю, восемьдесять, не больше. Самая, как известно, лещевая глубина. И тишина кругом. Домишко один всего жилой, дорога худая, на «Жигуленке» не враз и доедешь, медведи шастают.
Приезжаю под вечерок, располагаюсь поудобнее, чтобы ночью не суетиться. Засветло еще «резинку» разбираю, червей наживляю и ставлю. Поводков пять-шесть, а к крайнему поплавочек поярче на уздечке. Когда донка поставлена, он всплывает—видно, куда подкормку бросить. Без подкормки-то ни-ни,— продолжает он.— Это уж проверено... Так вот, сажусь в лодочку, от поплавка по линии заброса прикармливаю. Крупицей отварной, хлебушком, тестом. Для запаху сухого хлебного кваску подмешаю. Обычная прикормка, доступная.
Важно поклевку хорошо видеть. Иные колокольчик вешают, а я не люблю. Проще делаю — там, где донка идет от колышка с берега, вешаю на леску деревянную палочку. Расщеплю ножичком и на самое чуткое место. Когда лещ берет, она качается. Чем крупнее тем осторожнее берет. Качнет — отпустит, качнет — отпустит. Это он так червяка засасывает. Глаза сломаешь, пока выглядываешь, когда подсечку делать. Чтобы видать — фонарь «летучая мышь» рядом ставлю. Лучше, конечно, в закрытый с боков ящик, чтобы на воду отблеска не было.
Подсечку короткую делаю, но резкую. Потом мягко тащу, чтобы поводки не оборвать, но уверенно. Послабление ему нельзя давать, а то заходит кругами. Выволочешь — намаешься, пока усмиришь. Силищи в нем, если крупный, до дура. Мелких, случалось в Лучанях по пяток за раз тащить — другая картина.
Что еще важно — не суетиться, не паниковать. Бывает, в первую ночь — совсем пустой, ни одной поклевки, а во вторую — только и гляди, одна за другой. Прикормка-то не сразу результат дает.
Ну, что еще,— размышляет он, вспоминая премудрости ночной охоты на леща. —Конечно, от погоды зависит, это уж, как упакаешь... Шума не делать, вина много не пить... Слушай, чего на слово верить-то? Поедем на следующее лето — сам все испробуешь, во всем убедишься. Поедем?
Поедем коли будем живы-здоровы. После Юриного рассказа как не поехать? Ведь трехкилограммовых лещей я еще не лавливал...

Фёдор